Иоаннида, или О Ливийской войне

Когда этому посланцу, Амантию, было разрешено говорить, он подчинился и спокойно начал такую речь: «Выполняя все инструкции, которые мой господин дал своему слуге, я поехал прямо посреди всех этих племен, везя твое послание. Когда я прибыл, я увидел кровожадного тирана на вершине горы в тени утеса. Он воззвал к повстанцам, будоража их своим голосом. Толпа мавров подбежала, и их темные лица заполнили его шатер. Таким же образом, как они рассказывают, Дит[83] однажды держал совет, когда он хотел начать войду с богами, и тысяча чудовищ сошлись к нему по широким дорогам преисподней. Прибежали туда Гидра и мрачная Медуза, и старый Харон, оставив свой челн. Тисифона ярилась в безумии, размахивая своим факелом из ели, что велик и по пламени, и по весу, и с ней яростная Алекто с вьющимися змеями, и всевозможные формы, что обитают под широким Аверном. Когда плотная толпа вошла и заняла места вокруг из вождя, он сел сам и дал позволение сесть тем из окружавшей его толпы, кто имел подобную привилегию. Он же восседал в центре, как их предводитель, и, посмотрев на них на всех, высокомерно начал речь такими вот дикими словами: «Мои подручные, я хочу, чтобы вы приняли посольство Иоанна и узнали, каков его грубый ответ, ибо я хочу показать всем вам этого человека, в то время как он будет оглашать свое послание. Внимательно выслушайте его здесь, на [нашем] открытом совете, и определитесь, имеете ли вы твердое мнение – искать ли нам мира или войны». Тогда мне дали разрешение говорить, призывая [прочих] к тишине, приложив палец к губам. Я поведал им о намерениях и наставлениях нашего главнокомандующего. Я говорил долго и объяснил, насколько наш правитель сожалеет обо всем происходящем. Я рассказал им о его необоримой отваге и о том, как она смягчается [его] добротой. Добавив изрядные угрозы, я сказал, что римляне долготерпеливы, но, тем не менее, всегда начисто сокрушали гордые народы и поражали могучих тиранов в войне. Я привел им все случаи, когда могучий Рим, а затем и наш император объявляли войны в самых удаленных уголках мира. Я убедительно представил нашу готовность к войне, но предоставил и возможность для мира. Тогда, наконец, я замолк и попросил их ответ. Перебивая друг друга, они в своей ярости издавали разные вопли, говорили страшные слова на их шипящих языках и предались какому-то странному виду паники. Они были подобны волкам глубоко в горах, когда облака нависают над широтой земли. Они пронзают небо постоянным воем и заставляют узкие горные долины эхом отражать их крики. Когда их дух поуспокоился, их гордый вождь ответил на мое послание такими горькими словами: «Честь Римской империи, не так давно повергнутая, хорошо мне знакома. Пусть никто не воображает, что сможет еще раз провести Анталу. Довольно того, что это уже сделал армянин. Вы будете коварно притворяться моими друзьями? А разве я не был вашим [другом]? Разве я часто не действовал на вашей стороне, не исполнял честно ваших команд? Разве не выигрывал я битв для ваших командующих, римлянин? Вот наше действительно верное государство расскажет вам всю историю, так же как и твоя кровь, Гваризила, мой брат, кровь, которая была пролита по приказу римского негодяя-командира. Награда, какой расплатился со мной ваш армянин, преподала мне урок, ибо он, полагаясь на наши силы, оказался в состоянии сокрушить тирана Гунтариха. Я был рядом при этом вашем милостивом умиротворении. Я был не раз достоин разделить ваш триумф, и какую же заслуженную награду я имею? Такова ваша знаменитая верность? Так вы отплачиваете своим друзьям? И даже сейчас, милостивая Фортуна, ты предала бы Артабана в мои руки тоже, ибо по странному стечению обстоятельств наши храбрые илагуаны держали под контролем и войско, и племена с земель дикого Австура. Смотри же, как Иоанн, твой полководец, готовится теперь при помощи своей тщедушной армии обрушить кары на тот самый народ. Ему не пришло на ум смиренно попросить нас о мире. Нет, хитрый в своей стратегии, он пытается запугать пустыми страхами тех, кого он должен был бы молить о мире. Кто ж осмелится испытать Анталу в войне после стольких триумфов, что он заслужил, подавляя восстания, триумфов, которые дала ему его же собственная рука, сразившая многих вождей, включая свирепого Соломона и прежнего Иоанна? Разве ягненок, пасущийся в долинах, может устрашить волка, льву ли бояться оленя с его ветвистыми рогами? Следует ли лающему псу трепетать перед зайцем или оленихой, а дикому коршуну – перед нежным голубем, что витает средь облаков? Следует ли собственному оруженосцу Юпитера[84] бежать в страхе по ясному небу перед шумным журавлем или поющим лебедем, и вообще, всему ли, что есть в природе, погибнуть оттого, что законы перевернулись с ног на голову? Вот я предпочитаю еще раз сразиться с римлянами, столь часто терпевшими поражение. Пусть возвращаются и вновь вступят в бой».