Йомсвикинг

Все последующие дни я уплывал из дома на рассвете и возвращался только поздно вечером. Поначалу задача казалась невозможной, и в первые дни я просто бродил по берегу, время от времени покачивал лодку, ощупывал разбитые доски обшивки и размышлял, как бы половчее взяться за все это. Разочаровывать Грима не хотелось, он со своими домочадцами принял меня в своем доме и обошелся со мной лучше, чем можно было мечтать, так что я считал, что должен отплатить ему, починив его кораблик. Хотя, может, все было не так, может, мне просто хотелось показать Сигрид, что я – не безбородый мальчишка-раб, я – мужчина.

Назавтра я вновь увидел Хуттыша у накладов торфа: он стоял там, пока я не уплыл в сумерках. Вернувшись утром, я опять его заметил, он стоял там же, облаченный в тот же мохнатый плащ. Казалось, он обратился в камень там, наверху.

В тот день я снял доски обшивки и отвез их в усадьбу, опасаясь, что Хуттыш хочет украсть заклепки. На следующее утро его не было видно, но я слышал звук ударов по металлу где-то за грудами торфа. Этот шум раздавался весь тот день и весь следующий. Не то чтобы он звучал непрерывно, просто несколько твердых ударов время от времени. Эти звуки были мне хорошо знакомы – то был стук кузнечного молота.

До этих пор я перемолвился с Сигрид лишь несколькими словами. И не удивительно: я жил под кровом ее отца, на молодого паренька это уже нагоняло страх, и, хотя Грима, по-видимому, мало заботили мои торопливые взгляды в сторону его дочери, на большее я не осмеливался. Взгляд Грима из-под кустистых бровей мог быть жестким и пристальным, и он не производил впечатления человека, которому легко можно идти наперекор. Но он слыл справедливым, в окру́ге его любили. Еще его знали как щедрого хозяина, и зимой, когда запасы еды иссякали, люди могли потихоньку от ярла прийти к нему на двор, ведь Грим никого не оставлял умирать с голоду. Это поведала мне Сигрид однажды утром, когда мы с Фенриром отправлялись к нашей лодке. Она шла к ручью за водой, кроме нас, из усадьбы еще никто не выходил. То утро, ее речи… Даже сейчас, спустя все эти годы, я закрываю глаза и вновь слышу ее слова, чувствую запах водорослей от берега и мокрой земли. На Оркнейских островах земля пахнет по-другому, будто все острова вымачивали в соленой воде. Я вдыхаю эти запахи, смотрю на утренний туман, поднимающийся от залива вверх, к длинному дому, и вдруг тишину прорезает какой-то звук. Это ее свист. Долгая нота, потом тишина, потом я слышу шаги по земле, где овцы уже подъели всю траву. И вот она стоит всего в нескольких шагах от меня.

В это мгновение я еще не понимаю, мне ли она свистела или просто подзывала овец, ведь она обычно посвистывала, собирая их в стадо. Она стояла передо мной с ведром в руке, и под тяжестью ее стройная фигурка гнулась как ветка на ветру.

– Просто хотела сказать… – начала она, но тут подбежал Фенрир, и она присела перед песиком на корточки и погладила его. Фенрир поздоровался с ней и заковылял обратно ко мне. Сигрид вновь взглянула на меня, все еще сидя на корточках. – Отцу нравится помогать людям. И ты… ты тоже ему нравишься.

Эти слова я вспоминал снова и снова, пока плыл к заливу Хутта, и мне чудилось, что она говорила не об отце, а о себе самой.

Наверное, именно из-за этих слов я в то утро твердо решил, что починю кнорр. Как говорилось, эта задача казалась невозможной. Те два бревна не годились для киля. Кроме того, из них можно было вытесать всего четыре доски, а мне требовалось вдвое больше. Но если только у меня получится, то и Сигрид, и ее отец увидят во мне мужчину, а не просто беглого раба.

Мысль о том, что я смогу завоевать благосклонность прекрасной Сигрид, если только починю кнорр, прочно засела у меня в голове, а желание найти брата стало казаться не столь важным. Тем утром я долго рассматривал разбитую лодку, размышляя, как приняться за дело. Удары из кузни смолкли, но я этого даже не заметил, как не заметил и тюленей, выплывших на мель и с любопытством поглядывающих на человека с трехногой собачонкой. Наконец я придумал решение: я надставлю борта.

Следующие дни я провел в море. Мы с Фенриром плавали вдоль берега, высматривая плавник, и за эти дни я хорошо изучил все бухты и заливы острова, а еще мы научились использовать прилив и отлив. Плыть против приливной или уходящей волны было бессмысленно, но я обнаружил, что, если следить за солнцем и помнить о времени, можно подгадать так, чтобы уходящая или прибывающая вода помогала лодке плыть.

В конце концов мы обнаружили огромный древесный корень и несколько толстых ветвей. Из них я начал тесать шпангоуты, или связи, как их называем мы, норвежцы. Их я собирался закрепить с внутренней стороны лодки. Затем я собирался наращивать борта, закрепляя доски на шпангоутах и скрепляя друг с другом длинными заклепками. Я пока еще не придумал, как нарастить киль, чтобы он был достаточно прочным, ведь все удары о мачту и корпус и все повороты отзывались в киле, он был позвоночником лодки. Но и этой задаче нашлось решение.