Йомсвикинг

– Оркнейи, – ответил он. – Ты приплыл на Оркнейи.

На Гримсгарде я провел много дней, и, хотя кое-кто на острове и шептался о беглом рабе, никто не спрашивал меня о моем прошлом. Но об одном Грим все же спросил в первый же вечер, когда мы сидели за длинным столом: он хотел знать, обучен ли я какому-нибудь ремеслу. Должно быть, белобородый заметил мозоли у меня на ладонях. Я ответил не скрывая, что учился работать по дереву, могу мастерить и луки, и лодки. Я был учеником корабела, заявил я, и это в какой-то мере не было ложью.

Заканчивался пятый месяц года. То, что я оказался на Гримсгарде весной, было большой удачей, ведь для людей, затерянных в море, это хорошее время. Зимой меня вряд ли встретили бы с таким же гостеприимством, каждый кусок тогда был на счету, ведь море часто штормило, и рыбачить становилось опасно. Но Грим и его домочадцы приняли меня так радушно не только из-за времени года. Той зимой Харек и Хакон попали в шторм и напоролись на скалу. Ран пощадила их, они выбрались на берег, но их лодка, маленький рыбачий кнорр, получила пробоину. Харек, хороший пловец, доплыл потом с веревкой до поврежденного судна и дотянул ее до берега, и Грим теперь счел большой удачей, что я, беженец из старой доброй Норвегии, появился у его порога и заявил, что умею строить лодки. Пожалуй, именно по этой причине Грим велел, чтобы мне не жалели хорошей еды, отвели теплое место у очага, а мою рану омыли и смазали целебной мазью.

Лечили меня дочери Грима, два на редкость красивых создания. Сам Грим не мог похвастаться привлекательной внешностью: у него был кривой нос, глубоко посаженные глаза, а рот был слишком велик. Но правду говорят, у уродливых мужчин рождаются красивые дочери, а они были так прекрасны, что могли бы быть сестрами самой Фрейи. Матерью их была вторая жена Грима, рыжеволосая, статная женщина по имени Герд. Таков был ее нрав, что она вечно хлопотала, не успевая присесть: таскала корзины, рубила еду для свиней, а то и спускалась к берегу и собирала водоросли. Ее дочери, с такими же густыми рыжими волосами, всегда следовали за ней; эту троицу было заметно издалека по их пышным развевающимся на ветру волосам. Старшей, Астрид, было восемнадцать, у нее уже был жених с соседней усадьбы, звали его Кара. Кара постоянно наезживал к ним на своей мохнатой лошадке и предлагал свою помощь в усадьбе, так что Грим считал его славным парнем. Младшая сестра, Сигрид, была младше на несколько лет. Однажды вечером, смазывая мою рану, она спросила, сколько мне лет. Я ответил, что скоро будет четырнадцать, и на ее лице появилась улыбка, а девичья застенчивость уступила место детской радости. «Мне тоже!» – воскликнула она. Оказалось, что мы с Сигрид не только ровесники, но и дни рождения наши приходятся на один и тот же месяц.

Сигрид была еще скорее ребенком, чем девушкой. Плоскогрудая и тоненькая, но очень высокая, как росток, тянущийся к небу и не выбрасывающий побеги вширь. Стройную фигурку венчали пышные рыжие волосы, которые будто вели собственную жизнь. Они взвивались под самым легким дуновением ветра и, похоже, недолюбливали шапки и капюшоны, Сигрид стягивала их, стоило только матери отвернуться. В усадьбе Сигрид отвечала за то, чтобы овцы не забредали в скалы, так что ее нередко можно было найти на берегу, она волокла упрямую скотину на берег, по колено в приливной волне. Передвигалась она бегом и казалась такой легкой, что мне казалось, ее скоро подхватит порыв ветра и унесет в небо. В доме она была тихой, говорила мало – этим мы тоже походили друг на друга. Смазывая мою рану, она едва осмеливалась поднять на меня глаза. Наверное, в те мгновения мы представляли собой странное зрелище, и домочадцы часто посмеивались над нами.

Я все еще помню запах ее пышных волос, когда она наклонялась над моей ногой. Сначала он напоминал о ветре и море, каменистых пустошах, болотных бочагах и водорослях, но под этими запахами крылось что-то еще, близкое и теплое. Этот запах пьянил меня слаще меда. Запах и прикосновения ее пальцев к коже… От них моя боль тут же стихала. Но вскоре я узнал, что нога моя никогда не излечится до конца. Топор раздробил мышцы до самой кости, и эта нога навсегда осталась слабее второй. Я так и не избавился от хромоты.

Кроме Грима с женами и детьми, в усадьбе было еще трое обитателей: жены Хакона и Харека, они были сестрами родом из приграничных земель к северу от Нортумбрии. По вечерам они чаще всего сидели за ткацким станком, пряли шерсть или вязали иглами и переговаривались на своем языке, который не понимал ни я, ни кто-нибудь другой в этом доме. Как я понял, они появились в этом доме совсем недавно и понести еще не успели. Третьим был Гард, дальний родственник Грима, в молодости он был большим пьянчугой, попал в должники к оркнейскому ярлу и лишился и дома, и скота. Говорили, что, если бы Грим не взял его в услужение, он бы умер с голоду. К тому времени Гард был уже взрослым мужчиной, но жил один, его жена бросила его и уехала на материк.