Йомсвикинг

Да, в конце концов многие склонились. А другие предпочли смерть. Некоторые просто уплыли, как я. Теперь время хёвдингов вышло, могучие конунги управляют огромными землями, их войска насчитывают тысячи воинов. Там, где когда-то с согласия свободных людей правил Харальд Рыжий, теперь восседают тираны, попирающие свободы железной пятой. Когда-то мы боялись лишь страха, но теперь этот страх угнездился в сердце каждого мужчины и каждой женщины, и мне кажется, люди забыли, как когда-то мы ставили отвагу превыше всего остального. Теперь в нас появилось что-то жалкое.

Пусть Хель заберет всякого, кто жаждет королевской власти! Ведь именно конунги отняли нашу свободу. Всему виной жажда власти и богатства, обуявшая претендентов на престол. Возможно, мы не сразу поняли это, может, мы были слепы. Но вскоре нам предстояло почувствовать, что в наших жилах течет кровь эйнхериев, переданная нам нашими предками, и мы взялись за топоры и мечи, чтобы сражаться с новыми правителями и новым временем.

Из Йорвика мы с Фенриром поплыли вдоль берега на север. Ветер был хорош, он дул с суши и подгонял лодку, пока я не увидел Оркнейские острова к северу от оконечности Шотландии. Я доплыл вечером. Кнорр Грима стоял на берегу, так что я понял, что мужчины вернулись с лова. Но было уже поздно, мне не хотелось будить людей в усадьбе. Так что я решил переночевать в лодке. Помню, что ночью завывания ветра стихли, а когда я проснулся, весь склон до дверей дома был покрыт инеем.

Следующее, что я помню про то утро, – это как Харек выходит на берег. Он босой, и за ним по склону тянутся зеленые отпечатки следов на инее. И вот он стоит на берегу, всего в нескольких шагах от меня. Я сижу на средней банке и удивляюсь, почему он ничего не говорит, ведь он не мог меня не заметить. Но он молчит, только стоит и таращится на море.

В общем доме я встречаю Сигрид и Астрид, Хакон сидит у очага и ворошит угли. Сигрид с сестрой тут же срываются с места, будто я напугал их. Хакон поднимает взгляд и устало мне улыбается. Потом он рассказывает, что Грим погиб. Он упал за борт во время лова и исчез в волнах. Теперь хозяин усадьбы – Харек.

Норны обрезают нить жизни всех женщин и мужчин. Нет никакого смысла долго горевать по погибшим. Грим был старик, он умер в море, а не страдал на ложе болезни. Поэтому я поначалу не понял, почему Сигрид не хочет говорить со мной, и не мог взять в толк, почему Харек уже в тот первый вечер подошел ко мне и сказал, что с этих пор мне следует спать в своей лодке или в хлеву. Сначала я решил, что это потому, что я отлучился так надолго. Но вскоре мне пришлось узнать, что причина была совсем другой.

Близилась самая темная пора года. На Оркнейских островах не так уж и холодно, как нередко думают южане, ведь здесь с юго-запада постоянно приходит оттепель. Но если однажды ночью начинает дуть северный ветер, метель может превратить острова в бесплодные льдины, и, когда просыпаешься, представляется, будто ты попал в царство инеистых великанов. Одним таким утром, когда вокруг дома завывала метель, я увидел такого великана в заливе. Он стоял крепко упершись ногами в землю, тело было перекрученным и узловатым, а одна рука непокорно вздымалась к небу. К середине дня он начал таять, а затем опрокинулся, и его унес отлив.

Мало того, что Грим погиб, улов оказался скудным, и обитателей Гримсгарда ожидала тяжелая зима. Каждое утро я отправлялся ловить рыбу, но, похоже, холод прогнал рыбу в глубину, и я лишь изредка возвращался с добычей. Овцы уже понесли, и резать их считалось большим бесчестьем, а вот баранам вряд ли суждено было пережить зиму. Островитяне начали собирать водоросли в приливной полосе и вешали их в домах на просушку, ведь водоросли можно было истолочь и добавлять в кашу.

Раз уж с едой было плохо, да и на Гримсгарде я уже не чувствовал себя желанным гостем, я стал уплывать в воды между островами. Я ловил рыбу, собирал ракушки, жевал водоросли и морскую траву. Хуттыш уплыл до самой весны, так что я решил, что вполне могу приглядывать за его кузней. Земляные стены хорошо держали тепло, а запасы сухого торфа у него были большие, так что замерзнуть мне не грозило. Вскоре я перебрался туда совсем, и казалось, что никто из обитателей Гримсгарда по мне не скучает. Дни стали короткими, ночи длинными, и к тому месяцу, когда хёвдинги в Норвегии устраивают жертвоприношения, меня опять охватила черная тоска. В этот раз она была хуже обычного. Я пролежал в кузне два дня и две ночи без пищи, и все, на что у меня хватало сил, – это подкладывать торф на огонь и выпускать Фенрира, когда тому хотелось облегчиться. Больше всего меня мучило одиночество, и, может быть, я надеялся, что Сигрид скучает по мне и придет меня навестить, она же знала, куда я перебрался. Но никто не приходил. И в конце концов голод вынудил меня встать со шкур, я выбрался к дневному свету, спустился на берег и столкнул лодку в воду.