Ион

Ссора зашла так далеко, что Титу вынужден был отказаться от поэтического труда и выслушать жаркую дискуссию. Старики доказывали дочерям, что Аурел Унгуряну лоботряс, что он скуки ради волочится за Лаурой, у него и в мыслях нет жениться на ней, и даже будь он порядочным человеком и имей серьезные намерения, все равно он сможет осуществить их только через пять лет, когда закончит ученье, если он вообще закончит, да и тогда он будет претендовать на какое-то приданое, а если они ничего не сумеют дать, то он скорехонько пойдет на попятный. Зато Пинтя — человек благоразумный, с устроенной карьерой, без претензий, искренний и честный, он готов взять ее в одной рубашке, потому что действительно любит ее. Если Лаура будет медлить и упустит такой счастливый случай, то и останется старой девой, вон как девицы Боку из Армадии, — им уже за пятьдесят, а они все ждут, что какой-нибудь дурак еще посватается к ним, а ведь за ними не одна тысчонка. Кстати сказать, Лаура сейчас в самом расцвете молодости. Девушка после двадцати лет начинает увядать и дурнеть. Одно образование и красота не помогут, если не станет ума воспользоваться счастьем, когда оно само плывет в руки… Лаура, при энергичной поддержке Гиги, рисовала самыми черными красками Пинтю, проклинала тот час, когда познакомилась с ним, плакала и снова заявляла, что надо с ума сойти, чтобы погубить свою молодость с таким заморышем, что она ненавидит его именно за то, что он имел наглость сделать ей предложение. Она крестилась, божилась, что скорее уж смерть, чем Пинтя. Выйти замуж она еще успеет, теперь не те времена, это прежде девушки выходили замуж, не зная жизни. А она вообще не собирается выходить, все мужчины ей противны, даже к Аурелу она чувствует лишь невинную симпатию, ей и в голову не приходило стать его женой.

Титу, хотя его неоднократно молили высказать свое мнение, философски молчал. А под полночь, видя, что спор так никогда и не кончится, он высказался в рассуждении отсрочки:

— Ну хватит!.. Пошли спать! Вы уже достаточно поспорили, оставьте и на завтра!

Все же ссора, подобно догорающему огоньку, еще попыхивала когда слабее, когда сильнее, пока наконец Херделя вдруг не рассвирепел и, замахнувшись кулаком на Гиги, проревел:

— Марш, бесстыдницы!.. Марш, негодяйки!..

Титу отвел занесенный кулак, ласково взял за плечи сестер и проводил их в гостиную, где была их постель, утешая тем, что справедливость на их стороне и что старикам не понять их идеальных порывов. Потом он вернулся и серьезно сказал родителям:

— Вы правы, какой тут может быть разговор, — и очень хорошо вы рассудили… Ну, а что вы хотите? Они молодые и безрассудные… Разве они знают, что говорят?.. Разве они знают, что такое трудности жизни?..

3

Дни стали пасмурны. Осень настойчиво стучалась в дверь. Поля оголялись. Кое-где еще высились стожки сена и ометы соломы, но крестьяне и их торопились свезти. Все больше плугов взрезывали истощенные пашни. Вспаханные клочки, черные, лоснистые, были как открытые раны на дряхлеющем теле.

Время шло, и росло беспокойство в душе Иона. Он работал изо всех сил, точно задумал разбогатеть в один миг, разом избавиться от всех забот, а главное, от всяких помышлений. Но его озлобляло то, что плодов его труда почти и не видно. Все лето он батрачил на других, даже со своей землей не управился, а выколотил всего лишь сотню злотых. Если и дальше так будет, он ни на шаг не подвинется.

Мучительные сомненья наводили его на мысль об Ане и Василе Бачу и подстрекали к действию. Он сознавал себя сломленным и бессильным, а от этого сознания кровь бунтовалась в нем и в голове роились самые невероятные замыслы и решения. И все же он не смел подойти к дому Василе Бачу, заговорить с Аной. Зато чуть не каждый вечер ходил к Флорике. Взгляд ее синих глаз смирял его тревоги. Но он усмехался, когда вспоминал о своем обещании жениться на ней. Как женишься, если все ее приданое только тощий поросенок да старое тряпье? Одной любовью не проживешь. Любовь — это только придача. Другое что должно быть основой. И едва он говорил это себе, его мысли снова обращались к Ане…

Вскоре Зенобия узнала, что Флорика вместе с матерью раззвонили по селу, будто бы Ион сватался к ней. Даже если бы ее оглоушили дубинкой, и то бы, верно, она не разъярилась так. Она пришла домой позеленелая и прямо с порога раскричалась на Иона:

— Все к бедности тянешься, сынок, только и знаешь? Другой невесты, кроме Максимовой Флорики, во всем селе не нашел? Ну не диво ли, сынок, не диво ли?

Ион сразу смекнул дело и вспылил, — не на Флорику, что она пустила такой слух, а на мать.

— Мало я извожусь, еще ты меня допекать будешь?

Но Зенобия до тех пор не отставала от него, пока Ион, выведенный из терпения, не замахнулся на нее. Гланеташу бросился на выручку жене и стал унимать его:

— Ионикэ, помалкивай, оставь ее!

Ион сдержался, но после, когда Зенобия пошла на улицу охать и чертыхаться, он принялся бранить отца:

— Зачем ты пропил мою землю, старый хрыч?

Гланеташу с грустью в глазах ответил жалобным голосом: