Ион

Опасность эту остро чувствовали все домочадцы, именно поэтому ненависть к священнику усиливалась помимо их воли, точно ее разжигала рука судьбы. Чем больше возмущали их поступки Белчуга, тем чаще они возвращались к мысли о своей зависимости от него и еще сильнее озлоблялись. Мать с дочерьми осаждали учителя попреками и горестными причитаниями. В особенности г-жа Херделя большая была мастерица живописать несчастья, которые обрушатся на семью, если «помело» попросит их из дому, а каково было строить его, от детей отрывали денежки… Да и не ровен час, ведь может статься, что Херделя закроет глаза, а их пустит по миру, вон как он кашляет по ночам, словно из бочки, исхудал, сущий одер стал… Ее мрачные прорицания находили отклик в сердцах дочерей, те заливались слезами, учитель приходил в расстройство, а Титу, почти всегда в такие моменты испытывавший поэтическое вдохновение, нервничал и стонал, что не может работать от этого бессмысленного галдежа…

В то самое время, когда семейные треволнения стали усугубляться, вдруг выискался жених. И хотя в доме Хердели его ждали, из-за него поднялся спор, который чуть не окончился скандалом.

Прошлым летом, в июле, на водах в Сынджеорзе, будучи на одном из еженедельных балов вместе с Титу, Лаура познакомилась со студентом-богословом Джеордже Пинтей. Юноше оставалось учиться еще год, чтобы выйти в священники, и он очень полюбил Лауру. В семидесяти девяти письмах и почтовых открытках, присланных ей впоследствии, он мало-помалу излил свою страсть, которую в нем зажгли ее красота, кротость, тонкая образованность и прочие достоинства, замеченные им с первого взгляда, но столь многочисленные, что ему потребовалось бы более года времени и несметное количество бумаги, чтобы перебрать их все. После первых писем Лаура была в нерешительности — отвечать ему или не отвечать? Случилось как раз так, что сердце ее было свободно. Один лицеист из Армадии, который ухаживал за ней два года и уже начал интересовать ее, став бакалавром, сразу уехал, не написав ей ни строчки, и она принуждена была вырвать его из сердца, хотя и с болью. Ее сомнения рассеял Титу своим мудрым советом: можно и написать ему, но с большой осмотрительностью. И Лаура послала богослову Джеордже Пинте двадцать писем и двадцать три цветные открытки, в которых она слегка кокетничала сентиментализмом, но даже и намеком не сулила ему любви. Ибо Лаура, хотя ей было только девятнадцать лет, имела весьма серьезные взгляды на любовь и не допускала мысли полюбить кого-то после столь краткого знакомства. «Любовь — вещь хрупкая, — меланхолично говорила она, — и порывчивостью ее разобьешь». Пинтя запомнился ей только тем, что он был на два пальца ниже ее ростом, а она терпеть не могла маленьких мужчин. И потом, пока он бомбардировал ее письмами, она познакомилась с одним юношей, высоким, застенчивым, деликатным и красивым студентом-медиком Аурелом Унгуряну. Впервые они встретились на студенческом балу в Армадии, на рождественские каникулы он приходил в Припас четыре раза, на пасхальные — десять раз, а теперь, в летние каникулы, бывал чуть не каждый день. Из частых встреч возникла любовь, и Лауре она была особенно дорога, потому что Аурел довольствовался лишь пожиманием ее руки крепче обычного, надавливая при этом на средний палец, что на языке влюбленных означало: «Я люблю тебя всем сердцем».

Как только в душе Лауры определилась любовь к Аурелу Унгуряну, ей уже прискучили настойчивые излияния Пинти. Ей казалось, что это оскверняет ее чувство, которое она желала сберечь во всей непорочности единственно для медика. В доказательство искренности на пасху она призналась Аурелу, что Пинтя надоедает ей любовными письмами. Аурел, хорошо знавший Пинтю по лицею, растерялся и смущенно сказал:

— Простите, Пинтя очень славный юноша… очень и очень…

Лаура догадалась, как ему, должно быть, больно от такого признания, и больше не упоминала про Пинтю, а когда Аурел спрашивал ее, она отвечала с убийственным безразличием, из чего можно было заключить, что ее сердце на веки вечные принадлежит одному ему…

Старики отнюдь не поощряли чувств Лауры. Перечитывая письма богослова, раз от разу все более пылкие, они подумали про себя, а потом высказали открыто, что писать так, как пишет Пинтя, может только очень хороший человек. Они полюбили его, не видав в глаза, и их симпатия к нему возрастала по мере того, как разгоралось пламя его страсти в письмах к Лауре.

— Хорошо, кабы вышло что-нибудь серьезное, — все чаще вздыхала мать.

— Э-э, господи, да это просто счастье заполучить такого замечательного зятя! — добавлял учитель, прищелкивая языком в знак величайшего удовольствия.