Ион

Вот уже пятнадцать лет он учительствовал в Припасе, в государственной школе. Попал он сюда благодаря особой милости инспектора Чернатоня, который любил его как брата. В Фелдиоаре, где он прежде был коммунальным учителем, у него имелась пасека, славившаяся на весь край. Инспектор, и в особенности его жена и дети, очень любили чистый мед. Херделя, зная за Чернатонем эту слабость, всякий раз, когда бывал в Бистрице, непременно являлся к госпоже инспекторше с ящичком белейших сотов. В благодарность Чернатонь, как только представилось место в Припасе, по-дружески спросил его: «Хотите учительствовать в государственной школе?» Херделе еще никогда не выпадала такая великая честь. Инспектор, перед которым трепетало все учительство, сам предлагал ему повышение!.. При всем том он не мог решиться сразу дать ясный ответ. Дело было слишком серьезное. В государственных школах требовалось знать венгерский язык, с которым Херделя был не в ладах. Спору нет, он немножко понаторел, сочиняя крестьянам Фелдиоары «ябеды» и «слезные прошения», — причина печальной памяти раздоров с письмоводителем, — но он понимал, что такими знаниями венгерского не обойдешься. Потом, перейти на государственную службу в некотором роде значило бы переметнуться во вражеский стан. Румын, который должен обучать румынских детей говорить только по-венгерски, — это уже не румын, а чистейший ренегат… Но на другой чаше весов были столь же существенные соображения. Его жалованье в коммуне составляло примерно четверть того, что сулила казна. Правда, он прилично зарабатывал на крестьянских прошениях, потому что делал это быстрее, дешевле и даже лучше письмоводителя, но эти доходы держались на волоске, энергичное вмешательство со стороны письмоводителя могло пресечь их раз и навсегда. Далее, в коммуне ему не полагалось ни пенсии, ни прибавки жалованья, как это было бы на государственной службе, где инспектор обещал зачесть ему и все предыдущие годы, то есть семнадцать лет… Долго мучился и соображал Херделя, совещался и ссорился с женой, которая торопила его не упускать такого случая, — тогда ведь семья меньше нуждаться будет. И вот когда сомнения жестоко грызли его, он вдруг получил письмо от инспектора Чернатоня. Он и поныне хранит его, как документ неоценимой важности. Это письмо заставило его решиться. Вот что писал инспектор:

«Дорогой Херделя, желательно иметь ваш окончательный ответ в трехдневный срок. Весьма настаиваю на вашем назначении в Припас. Сердечный привет. Чернатонь».

В Припасе на первых порах ему пришлось туже, чем в Фелдиоаре. Когда здесь основывали государственную школу, коммуна обязалась отвести для нее помещение и плодовый сад. Было обещано построить со временем новую школу, в которой будет и приличная квартира для учителя. А пока что Херделя вынужден был заплатить из своего кармана за ремонт крестьянского дома, чтобы в нем можно было устроиться по-человечески. Спустя год плут-крестьянин, видя, что его хибарка превратилась в нарядный домик, расторг договор об отдаче его внаймы и вселился в него. Учитель ухлопал деньги на другой дом и пострадал таким же образом… Время шло, государство и не помышляло о новой школе, и тогда Херделя принял важное решение. Коммуна отвела под фруктовый сад один из церковных участков на окраине села. Учитель с согласия Белчуга взялся строить собственный дом на церковном участке. В ту пору они были в большой дружбе. Священник заверил Херделю, что сад останется в его собственности, как дар от коммуны и от церкви за его рвение к просвещению детей Припаса. Учителю и в голову не пришло спросить у него какой-нибудь письменный документ. Слово друга святее всяких бумажек. Позднее он попросил, но священник начал отвиливать.

— Время терпит, друг Захария, — говорил он со странной усмешкой, в которой Херделя читал затаенную угрозу.

Чем больше охладевали их отношения, тем сильнее чувствовал учитель эту угрозу. И, как нарочно, сколько он ни старался отвести опасность, несогласие между ними росло день ото дня. Они пока еще разговаривали, потому что Херделя сносил его своенравие, но их сердца отчуждались дальше больше.

Учитель с ужасом думал о той минуте, когда произойдет разрыв. Он был уверен, что Белчуг сделает все возможное, чтобы выдворить его из дома, который достался трудом и был единственным их благоприобретением за целые годы забот и треволнений. И это может случиться именно теперь, когда дочери на выданье, а домик — все их приданое и вся надежда. Хоть они, бедняжки, и красивы и толковы, да ведь безо всего вряд ли кто возьмет их «в наши материалистские времена», — как весьма справедливо говаривала Лаура.