Ион

Его раздражение огорчало домашних. Сестры бросались защищать его. Мать, разжалобясь, делала негодующие знаки Херделе, чтобы он отстал, Херделя смущенно чесал затылок и, стараясь поправить дело, еще больше уязвлял Титу.

Его постоянные визиты к г-же Ланг со временем стали бросаться в глаза местным евреям. Дочери резника Кагана, старые девы и язвы, будучи соседями Ланга, за неимением других дел, принялись выслеживать, сколько раз бывает Титу, замечали по часам, когда он приходит и уходит. И так как Роза была заносчива с ними и смотрела на них свысока, они пустили слух, что у венгерки Ланга с сынком учителя из Припаса дело не без греха. Это умножило взоры, преследовавшие Титу, а весть о том, что Розика наставляет рога Лангу, пошла дальше, перекинулась в Армадию, где вызвала сенсацию среди местных учителей, и в результате дошла до ушей Хердели. Старик ничего не имел против такого рода времяпровождения, но, связав этот слух с нервозностью и безразличием Титу, побоялся скандала, который может погубить будущность сына, и уже всерьез принялся подыскивать ему место хотя бы писаря, лишь бы вырвать его из объятий опасной любви. Тем более что эти вести, примерно в то же время, только другими путями, дошли до сведения дочерей и г-жи Хердели, и та просто не знала, какими словами клясть мерзавку, не постыдившуюся связаться с младенцем.

Поэтому вся семья обрадовалась, когда в один вечер учитель сообщил, что встретил в Армадии письмоводителя из Гаргалэу, ему как раз очень нужен толковый помощник, и он бы охотно взял Титу, жалованье будет платить очень хорошее. Титу побледнел.

— Гаргалэу? — переспросил он умирающим голосом, мысленно прикидывая расстояние от Жидовицы до места изгнания.

— Гаргалэу… Это недалеко, — ответил старик, точно угадав суть вопроса. — Седьмое село от Армадии… Письмоводитель Фридман человек подходящий. Вы с ним будете жить душа в душу. И потом, ты сумеешь там скопить деньги, расходов у тебя никаких не будет, так что со временем сможешь и поехать, куда тебя сердце влечет… И разговору нет, что ты застрянешь в Гаргалэу. Это только пока…

Херделя говорил так кротко, что Титу не нашел в себе силы сердиться. Но ему хотелось прежде посоветоваться с Розикой, и он, дипломатично ответил:

— Хорошо, хорошо… Теперь дайте мне немного подумать, денек-два… Ведь не горит…

Роза Ланг, чувствуя, что люди сплетничают про них, посоветовала ему устраиваться, взяв с него клятву, что он не изменит ей и будет приезжать как можно чаще. Со своей стороны, она пообещала тоже наведываться к нему, потому что теперь уже не может жить без его любви, хотя и должна быть настороже, — все ведь только и стараются терзать ей душу…

В четверг Херделя снова увиделся в Армадии с Фридманом и предупредил его, что на будущей неделе Титу сможет приступить к должности; а в полдень того же дня около лицея он носом к носу столкнулся с судьей, который шел со службы. Учитель почтительно поздоровался с ним, но заметил, что венгр нахмурил брови и даже не шевельнул головой. Едва он прошел несколько шагов, судья окликнул его, заставив вернуться, и вдруг спросил, сурово и испытующе глядя на него:

— Послушайте, господин Херделя, это вы писали крестьянину из Припаса жалобу в министерство на меня?

Учитель замялся на миг и потом, едва ворочая коснеющим языком, промямлил, с трудом подбирая венгерские слова:

— Я! О-о, как вы могли вообразить такую вещь? Я, который… уважение к законам…

— Прекрасно, — буркнул судья, презрительно повернув от него.

От этой встречи у Хердели заныло сердце. Значит, венгр подозревает, а может, даже наверное знает, что он сочинил прошение. Пока он шел домой, перебирал и так и сяк все вероятные последствия злополучной встречи. Но как же мог пронюхать венгр? А может быть, он сам сболтнул где-нибудь предательское словцо? Это не исключено, потому что за ним водилась привычка в теплой компании давать волю языку. Да еще воображал по глупости, будто так здорово срезал судью, уже рисовал себе, как его отрешили от должности, если не засадили в тюрьму… Вдруг теперь действительно выяснится, что это он сочинил жалобу, тогда судья может и осуществить свою угрозу. И тут слова писца снова прозвучали в его ушах, нагоняя еще больше страху.

Дома только что получили письмо от Пинти, свадьба назначалась на фомину неделю. Херделя старался радоваться, как и остальные, но на сердце у него было по-прежнему тоскливо. Найдя предлог, он поспешил через дорогу к Гланеташу — напомнить Иону, что если он обмолвится хоть одним словом, то им обоим несдобровать. Ион показался ему каким-то безучастным, хотя опять клялся, что пускай его на куски режут, но он не продаст господина учителя, от которого видел одно только доброе. Его клятвы не успокоили Херделю. Все поведение Иона внушало ему еще больше опасений.