Иосиф

В общем, все хуторяне собрались у нашего двора вокруг рыжего. Он-то сначала орал, по сторонам таращился, а вдруг откуль-нибудь помощь какая-никакая подоспеет, а потом и орать перестал. Понял, что ором тут делу не поможешь, и что конец приходить. Платить надо по делам! Ляжить так, как зверь загнанный и каликами зыркаить. Те снизу, кто видал, стали рассказывать, как семью деда Афанасия убили. Оказывается, дед Афанасий и его младшие помощники, дети, внуки скотину свою поили, сена подкладывали. И тут револьцанеры показались. Перетрухин как влетел во двор, так сразу из нагана и стрельнул в деда Афанасия. Энти остальные, человек пять-шесть, спешились и пошли крушить всех. И штыками кололи, и стреляли, в дом зашли. В общем – всех. Всех побили и покололи Афанасьевских. А дед Иван и говорит, а вы, мол, пойдите, посмотрите, что эти анчихристы с Харламовыми сделали. В общем, через час времени поднялся такой вой женский, крик в хуторе – жуткий! Собаки выли, бабы орали. Там же, сын, с Харламовыми так расправились! Не дай Бог! Кололи, понимаешь, штыками кололи грудных младенцев! Перетрухин топором харламовским сам порубил несколько человек. И что же это за новая власть приходила?! Детей! Но они при чем?! Дети! А ты говоришь – револьцанеры хорошие! А-а-а!

Народ до того был обозлён, что решили сжечь его, рыжего! И вот туда, повыше нас, принесли старый плетень, рыжего – на плетень. Соломы, сена принесли знаешь сколько? Всё в кучу, рыжего сверху и подожгли. Вот, сын, как расправились! Как он орал! Так орал, так орал! На всю жизнь свою энтого рыжего запомнил. Да. А казаки наши догнали тех револьцанеров и всех их поубивали в яру. Они жа, револьцанеры, без Перетрухина поскакали, дорогу толком не знали. И решили незаметно яром проскочить, а яр был глубокий, а в конце обрывался. В общем, там они себе могилу нашли, черти окаянные! Кто их звал?! Умники! Жизни они нас приехали учить! Со штыками и наганами! Где эти Водины сейчас?! Считай, с того дня хутор наш и стал умирать. Где он нонча?! Да. Сорок дней бабы наши носили платки черные. Весь хутор считай. И тут к нам дорожку, как протоптали. И те, и энти через нас, через хутор, правда, такого уже и не было, чтобы детей убивать. Дед Иван всё за семью свою, за нас боялси. Следил за нами, за детьми, как за гусятами малыми. А ночий с карабином спал.

– А Перетрухин, пап?

– Перетрухин пропал, и всё! С концами! И никто его никогда нигде и не видал! А когда он в телевизоре вылез, мы с твоей матерью сидели, новости смотрели, ага, когда он вылез, я аж прям растерялси! О! Нечистая! Это же надо так?! Он совсем не постарел! Каким был семьдесят лет назад, таким и осталси! Тольки пинжак у него новый!

– И туфли скрипучие?

– Ботинки, что ли? Ага-ага! Видать, скрипучии! С цвяточиком папоротником! Ха-ха! – отца развеселила собственная шутка. – Скрипучии, скрипучии, ага! И вот сижу, пялюсь на него и диву даюсь, а сам вслух:

– Гришка-колдун!

– Иде, Гришка? – мать спрашивает меня.

– Да вон, гляди! С пятном на лбу! – я ей.

– Да не Гришка, а Мишка, – она мне. – И не Мишка, а Михаил Сергеич! Это тебе всё же – Генеральный секретарь, а не хухры-мухры, – это она мне, Димитриевна.

– Пап! Но ты такую страшную историю поведал! А почему ты раньше об этом никогда мне не говорил?! – я был поражен повествованию отца.

– Тебе?! – отец будто ждал от меня этот вопрос. – Комсомольцу?! Ты забыл, как мы с тобой катух тут чистили, забыл? Прям вот тут вот, на этом базке? А? Ты ещё в школе учился? – судя по выражению моего лица, отец определил, что я вспомнил! Вспомнил! Тогда родитель покивал головой. – А-а-а… – Покивал и ушел. Ушел в хату. А я остался один на базке козьём.

В другой раз, может быть, в коробочке мозговой своей я и не отыскал бы ТУ давнюю историю. Она почти что совсем выветрилась из памяти. А сейчас в одну секунду проявилась до мельчайших подробностей.

Стояла осень. День был пасмурным, как сегодня. И отец позвал меня чистить базок. Занятие это, надо сказать, не из лёгких. Вилами отслаивать от земли более чем полуметровый пласт, плотно утрамбованный коровьими, овечьими и козьими копытами, пласт соломы с сеном, перемешанных навозом. В общем, всё это, совсем НЕ в поэтическом языке звучит, как НАВОЗ! Так вот, сначала его надо было отодрать от земли, потом перекинуть через забор, а уж от забора, с другой стороны двора, передвинуть в общую навозную кучу. А учился я тогда классе в седьмом, восьмом. В крестьянском деле сызмальства надо иметь охоту и азарт, иначе от тоски и жалости к себе, хорошему, можно обозлиться и податься в те самые «револьцанеры». Семейные. Да! Но если родители вовремя начинают приучать своих детей ко всем хозяйственным делам, охота к труду и азарт к нему – придут обязательно! Как говорится, дело это наживное. Помнится, в день тот, с первых минут оценив объём работы, я уже пожалел себя, а отец точно определил моё настроение: