Иосиф

– Это уже был разгар лета, самая наша работа пошла. Я только из одного конца плантации успевал до другова ездить, за установками смотреть. Если Кайзер выезжал на плантацию, с Кайзером мы и ездили на лошадке моей хромой. Я жа говорю, что Кайзер больше был, как председатель колхоза. Ему зачем на дизеля смотреть? У него жа – люди! А он сам, сам за всем присматривался! За людьми, за имуществом. Врагов у него, считай, не было. Хто бы мог ему и за что мстить? А тут так вышло, у нас туда, к Умёту, крайняя поливальная установка ремнём забила. Ослаб ли, чё? Ремень. Помнишь, как на мельнице в Нижней Речке иногда ремень бил? Нет-нет, а потом как ослабнет и начинает буксовать и хлопать?

– Помню, пап, – вспоминаю я. – Вовка обычно говорил: «Щас отец остановит двигатель и на мельнице наступит тишина».

– Ага, ага, – радостно подхватывает родитель. – Вы жа на мельнице, считай, и выросли! Вот и у меня туда, к Умету, ремень повел себя как-то не так, хотя я его, помню, только-только наклепал, натянул. Утром едем, я и говорю:

– Рудольф Иваныч! Кайзера звали Рудольфом, отчество какое-то не то, но иногда, кто по имени отчеству к нему обращался, называли его Рудольфом Иванычем.

– Зеки его так величали? – пытаю я отца.

– Да нет, Паша! Заключенные, как положено – гражданин начальник! Вольнонаёмные к нему так обращались – Рудольф Иваныч. Ну и я, – отец слегка заважничал. – Мне он сам разрешил называть его по имени и отчеству. Когда вдвоём мы были. Ага! Рудольф Иваныч, – говорю, – надо б тот посмотреть, ремень. Ну, всегда так было, скажешь ему: «Рудольф Иваныч, надо туда!» Туда и едем. «Рудольф Иваныч, надобно сюда», сюда и заворачиваем. А тут, Паша, – отец изгладил всю скатерть, – веришь или нет, он мне и говорить: – «Ты, Иосиф, яжжай в ту сторону, а я туда! – в противоположную показал. – Как наладишь там, приезжай за мной. Я там буду», – указывает. Ну а я чего? Начальник приказал. А сердца чего-то ёкнула. Ну, вот ёкнула и всё тут! Я к той установке подъезжаю, а она работает, как часы! Ремень в струнку идеть! Посмотрел, посмотрел, ага, всё нормально. Порадовалси. Поворачиваю обратно. Ну а их – не одна жа поливальная установка! Едешь да и присматриваешь. Качаить? Ну и слава Богу! К другой едешь! Еду, еду, а плантация-то ровная и далеко туда видать. И я сначала не придал значения – ездовой проскакал. Вдалеке. И поскакал в ту сторону, куда Кайзер мой ушел. Смотрю, другой скачет. И туда же! Опять сердца моя – стук! А народ жа тут заключенный, в грядках согнутый, ну и, как положено, – охранники с оружием. Смотрю, охранник один оттуда бегом, сломя голову. Подбегает к другому охраннику, да и что-то ему кричит. От меня далековато, не слышу что. А наш брат, заключенный, кто рядом был, спины распрямили. И гляжу, плантация наша вся зашевелилась.

– Кайзера убили! Кайзера убили, – слышу.

Гляжу – в мою сторону верховые скачуть! – отец замолчал, разглаживая скатерть, а потом с видом виноватого человека остановил на мне свой жалостный-жалостный взгляд, – Ну, в общем, Паша, как хочешь, у меня во рту так пересохло, что жизни никакой нету! Я столькя слов за всю жизню не сказал, как щас табе! Чайкю налей, а? Горлушку смазать!

– Ты издеваешься над нами, папа? – сестра Таня возмущается.

– Пап! – и я восклицаю. – Я ведь такой вам чай могу заварить!.. Ага!

– Как ты любишь, Ося, чтоб тебя уговаривали, страсть! – мать занимает нашу позицию. – Дорасскажи жа ты до конца. Аж мне самой стало интересно! Ты жа мне про смерть Кайзера не рассказывал!

– И как жа я табе не рассказывал? – морщится отец. –Про смерть Кайзера?!

– Про смерть Кайзера!

– Папа! – я встреваю. – Ну поставь ты нам точку!

– Чаво, чаво табе поставить?

– Точку! До конца доведи рассказ!

– Ладно, мучители, – легко вздохнув, легко соглашается отец и вновь начинает тереть скатерть…

– Иосиф, мне скатерть жалко, чего ты её мусолишь? – делает замечание мать.

– Мама!

– Ага, – отец в последний раз провел по скатерти и убрал ладони под стол. – Да чего там рассказывать? Это, слава Богу, что мы с ним разъехались, а то меня бы, меня… расстреляли бы. Точно! Толкнул! Я бы ничего не доказал. Он зачем-то полез в шкив, попал в ремень, ну его и намотало! От Кайзера нашего ничего не осталось. Представляешь, кровь и мяса! Да там жа силища какая! Ничегошеньки! Пока я не приехал, установка работала. Вот этот ремень, какой до этого нормально шел, стал бить.

– Но как же он попал?

– А вот так, Таня. Кто и знаить?

– А может, его, Ося, подтолкнули? Ты мне скатерть не мусоль!

– Скорее всего, подтолкнули, – отец вновь, как малое дитё, прячет ладони. – Не буду мусолить.

– Это и всё?!

– А чё табе ещё, Паша? Ну, меня ГУПАВА пытала, пытала. А чего меня было пытать, если у меня свидетелей было куча! Все ж видали, и охранники, и все, как мы с ним в разные стороны расходились по плантации. Я на конике в одну сторону, он пешки – в другую! Вот так и вышло, Кайзера, страшно как пострадал, а меня тут из тюрьмы и выпустили. Но мне его жалко было, Рудольфа Иваныча, хороший был человек, – отец положил ладонь на скатерть. – А чаёк? Чайкю ты нальешь?

Ох, уж этот чаёк!