Иосиф

– Век живи и век учись! – часто говаривала мама.

– А дураком помрешь, – вставлял отец.

Заваривать, настаивать и прихлёбывать чай по восточным меркам учил меня тесть, которого я уже упоминал, как несостоявшегося косаря. Несколько раз он приезжал к нам в Подмосковье. Атаула, сын Мехти, при всех его достоинствах, к тому же, был рассказчик и чаёвник славный! Чай тесть привозил с собой из Душанбе, где в последние свои годы он проживал. Теперь понимаю, то был настоящий чай. Полюбил и я сей напиток. И вот однажды летом, приехал я к родителям в отпуск и привез с собой нескол-ь ко пачек цейлонского чая, ещё того, тоже настоящего и предложил в первый же день своего приезда испить хорошего чайкю, как говорят у нас на Родине. Открыл заварной чайник, а там – плесень! Старой заварки было больше половина чайника, но плесень лежала толстой коркой з-е леного ядовитого цвета. Я собрался ополоснуть чайник…

– Да ты что, Паша! – решительно остановила меня мать. – Там жа, глянь, скольки ещё чая!?

– Какой же это чай? Это отрава!

– Отрава! – мать всплеснула руками. – Какая отрава? Я сама заваривала! Отрава! Ха! Мы пьем его и не травимся, а он – отрава!

– Да когда ты его заваривала?

– Ну, когда? … Надысь я его и заварила!

– Мам, у тебя надысь, это и два, и четыре, и восемь дней назад. Всё – надысь!

– Ну, восемь! Ты что? Дня три! Может и… Да что ты пристал ко мне?!

– Мам, ты знаешь, как говорят китайцы? Вчерашний чай – отрава!

– О-о, Паша, да китайцы – они где? Они – вон там, а мы тут! – И отец выказал сомнение по поводу моей учености в области чая. – Мы его пьем, и ничего!

– А вот тибетские мудрецы считают, что глоток просроченного чая – надышнего, по вашему говоря – подобен укусу кобры…

– Кого-кого?

– Кобры! Змея такая есть ядовитая.

– Хм, кобры! – хмыкнула мать. – Мы пьём и ничего! Ходим нормальные, неукушенные. Да, отец?

– Не укушенные! – радостно подтверждает отец.

– До поры до времени, мам! В организме может произойти такое накопление, что и… ага! Коньки можно откинуть! – сгущаю я краски.

– Какие коньки? Да ну тебя! Иди и сполосни! Накопление! Как скажет тоже! Накопление!

В результате такой агитации стали отец с матерью пить настоящий, «неотравленный» чай. А спустя год, может два, в очередной свой приезд хотел я налить родителям вчерашний чай. Кипяток разбавить…

– Нет-нет! Почему вчерашний?! – категорически воспротивилась мать. – Ты чего это? Ядом змеиным нас хочешь отравить что ли? Родных своих отца и матерь?

Я опешил, но вспомнил, что про яд я им рассказывал, а мама стала активно развивать тему о покушении сына на жизнь своих родителей.

– Ты знаешь, что в Китае несколько человек вот так отравились? Вчерашним чаем? Сын, говорят, им родной подлил вчерашнего чайкю!

– И я слыхал! – с какой-то подковыристой улыбкой подтвердил отец.

– Насмерть отравились?

– А как жа ты думал? Насмерть! И отец, и мать!

– И отец, и матерь!

– Да вы что?..

Царство им Небесное – и отцу, и матери, но люди они были далеко не скучные! Мама была удивительной сочинительницей, каких поискать! Она не то чтобы искажала факты, но обволакивала их в такие формы на ходу, что просто поражала своим воображением! Ну, например! За этим же столом, за чашками, уж и не помню какого чая, «отравленного или неотравленного», мама рассказывала:

– Ой, Паша, не знаю, какая весна была в этом году у вас, а у нас! А у нас! Какой разлив Тишанки был! Ужас! Отец, ты жа помнишь? Какая вода текла?

– Ага-ага! – охотно соглашался отец. – Текла!

– У моста через Тишанку столько народа скопилось!

Как на твоем Казанском вокзале! Люди же и в Лобачи шли и ехали, и из Лобачей! И вот стоять и с той, и с этой стороны, а на мост не идуть. Лёд на него прёть! Перила посбивало! Говорят, чуть-чуть бы и сам мост наш уплыл! Рабочие все собрались, трактористы, из кузни с баграми вышли – спасать его, мост. Отец жа там тоже был…

– Был, был! – вспоминает отец. – Спасал! –А ты, мам, сама всё это видела?

– Я? Да я что ли дурочка ходить в половодье! Я дома была. Но все, все люди, кто там был, кто шел в Лобачи и в Аврамовские, так и рассказывали! Ты жа Гришатку помнишь?

– Помню, помню, – киваю я.

– Так вот, этот Гришатка ехал верхом на конике с Лобачей домой к сабе – на Маркины. Подъезжает, а тут такое! Вода через мост не так ли шуруить! Ага! Он коника на мост, а тот – ни в какую! На дыбошки становится! Но ему жа на Маркины ехать нужно! Домой, ты жа знаешь! Он там живёть! Он коня – кнутом, тот хрипить, а на мост – ну никак не идеть! Говорять, воды коню, када он на мост въежжал, по пузу было, даже, больше, говорять, сапоги Гришаткины замокали! Так конь и не пошел, как его не секли! Вот, Паша, воды столько было!

Солонцы, где располагалось около двух десятков дворов и наше подворье в том числе, – ровные, без подъёмов и перекатов, и начал я рассуждать вслух.

– А наша хата тоже тонула?

– Хата? Наша? Не тонула! – прокомментировал отец.

– Но вода по огороду так шуровала! – дополнила мать.

– Да, по огороду, я помню, каждую вёсну вода шуровала!

– Это ты правильно сказал, – с улыбкой заметил отец и посмотрел на мать. – Каждую вёсну!