Иосиф

– Правильно, Володя, говоришь! Не знаю, как выше деда вашего Митьки было, а вот Городищи до того были оплетены!.. Ветер как дунет, а паутина с червяками так и болтается. «Кукурузниками» и опыляли. А опыляли чем? Дустом! Но его, наверное, не хватало. А дуст – это же такая отрава, не приведи Господи! Сколько зверья, птиц пропало! Да и Тишанка стала быстро хиреть. Так вот, в эти же года, не могу сказать в какой точно, на Городищенский молебен забежала собака. Откуда, чья – об этом потом никто не мог толком сказать. Говорили, не Марковская. Но факт остаётся фактом: во время молитвы среди старух появилась собака и загавкала. На крест! Старухи молятся, на крест глядючи, ну и собака на крест глядючи тожа свою мнению высказала. Рассказывали, что и свечи, что в руках у старух были, потухли. А у лампадки пламя аж оторвалось, и лампадка потухла, и в том же году родник перестал течь. Вот и закончились с той поры черкасы и паны! Вековую память, как рукавом стёрло. Сейчас спроси нашу молодежь, кто знает про черкасов и панов? Никто не ответит. И креста там уже нету, и растут три чахлых камышинки. С той поры и вы побежали в культурные люди. Особо массовый выезд тогда пошел по городам и по разным теплым местам с тёплыми туалетами. А у нас, Вова, с той поры пить стали водку, как чай! Только не ложками хлебать! Это уму непостижимо, как пить стали! Вот подъедут на комбайнах к полю и вместо того, чтоб в валки сразу, они всё побросають! Гонца! За бутылочкой винца! Если за бутылочкой. Наберут! Понапьются! Страх Божий! Подъедешь, скажешь им: «Да че вы такое, ребята, творите? Гляньте, колос осыпаться стал! Или, гляньте, тучки собираются! Дождик ливанет такой, что потом неделю в поле не въедешь!» А они табе:

– Ну и чё?

– Да как чё?! Добро пропадет! Ваш же труд пропадет! Зачем жа вы сажали и обрабатывали пашаничку эту?

– Да пущай пропадает, пашаничка, пущай, Федорыч! Она наша, пашаничка? Осенью всё равно для плана выгребут у тебя до зёрнышка! – вот и весь ответ.

– А всё почему, Павло?

– Мне ещё звания не дали. Народного.

– Да я серьёзно. А я табе отвечу, почему. То, что гусу дарства последнее с нас выгребает, это так! Это тоже факт, как говорится, налицо! Но наши люди ещё перестали бояться. Никого и ничего они не боятся! У них тут в грудях, – управляющий постучал себя в грудь, – холод образовался. Зверь засел. Их бабки, вон, всё перевидали – и голод, и холод, и все лишения, а зачем-то лезли на Городище. Помолились, поклонились, их Бог и услыхал. Дождика дал! Сейчас собери моих всех работничков и пусть они попросят дождика, пусть попросят! Камени с неба полетят! Да они же и не верят! Или верят, да не все. Она бы стояла, церквушечка, на виду в хуторе, а какой-нибудь подлец мой на тракторе с недопитой бутылкой ехал или с целой, да и крест увидал, чего может быть он сделал? Глядишь, он бы её, водку энту… и перестал лакать? Раньше, как рассказывали деды и бабки, до революции какая водка?! Да упаси Господь! Конечно, праздники, свадьбы и всё такое, понятное дело, как там без этого веселия и куража? Но как сейчас… с утра начинают и-и… это беда и пропасть! Кумунизьм мы не построили, и видать, до него, как до Саратова на карачках… и церква разрушили. И чё нам теперича делать, а? Вот вам мать не успела рассказать, чё тут у нас недавно произошло? Нет? Давайте, выпьем. Вот таперича, Павло, давай нальём, и я потешу твою резиновую, мерку!

– Дядя Серёга, ты меня уже записал…

– Да никуда я тебя не записывал, – перебил меня управляющий. – Культурный ты человек! Бери, бери и не пыли, пехота! Ха-ха-ха!

Наши поплавки стояли, как в колодце, не клевала и Бе-лорыбица. Мы выпили, неспешно закусили, и дядя Серёга продолжил.

– Вы этого Ляксашу Маркина помните? Пашка, ну ты должен знать! Слепой! Но он трошки видит, с палочкой ходить.

– А-а, ну-ну-ну! Он сливы нам за тапочки отцовские носит, с Маркиных он…

– С Маркиных. Да. И вот, ребята, у нас тут на Маркиных недавно разыгралась такая ЛЮМБОВЬ!.. не приведи, Господь!

Как под грушей

Ну не клевало у нас в тот день с братом Вовкой! Наверное, управляющий дядя Серёга был прав. Афганец дул, ветер юго-восточный. На что уж отец наш не рыбак, ни разу в своей жизни не сидевший с удочкой на бережку какого-нибудь водоема, и тот предупредил:

– И куда вы, ребята, наструпалисись? Поспали бы, а? Гляньте, ветряка откуль?

– Нам ветряка, папа, нипочем! – это я ему так радостно ответил.

И вот сидим на плотине, ветряка дует нам в спины, сидим и слушаем управляющего. А вот дядя Сергей, он, видать, от души выговорился. Его неспешная манера повествования располагала и на дальнейшее «бесклёвое сидение». И когда он произнес слово ЛЮМБОВЬ, я невольно усмехнулся.

Кто первой пустил по ветру эту самую ЛЮМБОВЬ, наша ли или соседская раскрасавица-хуторянка, неизвестно, но то, что оно принадлежало особе женского пола, сомнений нет. Это уж казаки и, скорее всего, деды придали данному созвучию ироническую окраску по известной пословице – видит око, да зуб неймёт!