Иосиф Бродский: Американский дневник

Темнота, наступающая во внешнем мире, соответствует мироощущениям поэта, физическому распаду, который он в себе наблюдает. "Перспектива пепла", мысль о которой долгое время присутствовала в его сознании, приводит к неспособности или нежеланию взглянуть вокруг себя: "неузнаваемость правит подобье бала". Окна как источники познания теряют свое значение, в наступившей темноте поэту нет до них дела. "В итоге — темнеет, верней — ровнеет, точней — длиннеет" — жизнь превращается в тягостное, монотонное, лишенное какого бы то ни было смысла существование.

"Вещь" достаточно "окрепла", чтобы встретить свой конец, или "ослепла" от длительного его предчувствия. С каждым днем "незрячесть крепчает", зрачок расширяется, пропадает не только желание, но и способность к восприятию внешнего мира. Однако вечная темнота так и не наступает. И как ответ на бесплодные ожидания "в мозгу вовсю разгорается лампочка анти-света". Из символа семейного очага свет превращается в свой антипод — источник темноты, анти-света — символизирующий распад всех жизненных связей.

Анализ цветов и световосприятия в поэзии Бродского позволяет лучше понять смысл многих его стихотворений, например, стихотворение 1980 года, которое начинается следующими словами: "Дни расплетают тряпочку, сотканную Тобою. / И она скукоживается на глазах, под рукою. / Зеленая нитка, следом за голубою, / становится серой, коричневой, никакою".

"Зеленый" период жизни, сменился "голубыми" надеждами, затем "серой" трезвостью, "коричневым" метафизическим миром материи и, наконец, абсолютной бесцветностью, отсутствием каких бы то ни было красок. Сравните: "Когда-то я знал на память все краски спектра. / Теперь различаю лишь белый, врача смутив. / Но даже ежели песенка вправду спета, / от нее остается еще мотив" ("Я слышу не то, что ты мне говоришь, а голос").

Незадолго до смерти Александр Блок жаловался Корнею Чуковскому: "Все звуки прекратились"[179]… Слишком много трагических параллелей можно обнаружить в судьбах поэтов. Блок тоже в свое время сделал выбор в пользу "музыки революции" и тоже проиграл, не выдержав тяжести прозрения. Выбор Бродским эмиграции не принес ему ничего, кроме разочарования. От демонстративно-бравурного восклицания поэта в стихотворении 1976 года, посвященном Михаилу Барышникову ("А что насчет того, где выйдет приземлиться, / земля везде тверда; рекомендую США"), не остается и следа в обращенном к тому же адресату стихотворении 1992 года:

Видно, время бежит; но не в часах, а прямо. И впереди, говорят, не гора, а яма.
И рассказывают, кто приезжал оттуда, что погода там лучше, когда нам худо.
Помнишь скромный музей, где не раз видали одного реалиста шедевр "Не дали".
Был ли это музей? Отчего не назвать музеем то, на что мы теперь глазеем?
Уехать что ли в Испанию, где испанцы увлекаются боксом и любят танцы, когда они ставят ногу, как розу в вазу, и когда убивают быка, то сразу.
Видимо, низкая облачность может вправду смутить пилота: как будто там кто-то стирает что-то,
не уступающее по силе света тому, что в душе носили ("Михаилу Барышникову", 1992).

Впереди поэт видит не подъем к вершине, а "яму". Возможно, с этой "ямы" он начал свое восхождение в эмиграции, к ней он и возвратился в конце жизни. При этом прочтении "оттуда" может восприниматься не как из загробного мира ("оттуда" не возвращаются), а как из "ямы прошлого", то есть из России. В замечании о том, что "погода там лучше, когда нам худо", звучит неподдельная горечь, почти детская обида. Слабый всплеск надежды, попытка что-либо изменить ("Уехать, что ли, в Испанию") заканчивается на той же трагической ноте. Что больше привлекает поэта в Испании: красота танца, когда танцор замирает в величественной позе, вытянув перед собой согнутую в колене ногу, "как розу в вазе", или решительность, с которой там убывают быка, выпущенного на арену для развлечения публики?

Употребление наречия "сразу" в конце предложения притягивает к нему внимание, свидетельствуя об особом значение, которое поэт в него вкладывал. "Сразу" — значит мгновенно, не растягивая процесс во времени.

Но уехать или изменить что-либо в ситуации Бродского было невозможно, потому что заслонившая небо "облачность" соотносится не с реальными погодными условиями, а с состоянием поэта: свет, который носили в душе и автор, и его адресат, исчезает с их горизонта.