Иосиф Бродский: Американский дневник

В эссе "Сын цивилизации" (1977) Бродский писал: "слова, даже их звуки — гласные в особенности, — почти осязаемые сосуды времени". В имени главного героя поэту слышится и нечеловеческий вопль отца, который собственноручно должен убить своего сына, и смертельный ужас туго связанной жертвы, которая ждет своего конца от руки самого близкого ему человека. Даже буква "И", которая обычно используется в речи с чисто механической функцией сложения, приобретает в составе имени зловещий оттенок, так как соединяет несоединимое и приводит, в конечном итоге, к трагедии.

Использование заложенных в звуках ассоциативных значений усиливает многозначность образов, позволяя с помощью меньшего количества средств передавать более объемное содержание. Согласные звуки, автономно употребляющиеся в поэзии

Бродского, обладают в большей степени вспомогательным характеризующим значением. Это относится как к отдельным звукам: "цикады с их звонким "ц""; "ломаное "р" еврея"; "Жужжанье мухи, / увязшей в липучке, — не голос муки, / но попытка автопортрета в звуке / "ж"", так и к их сочетаниям: "Под раскидистым вязом, шепчущим "че-ше-ще", / превращая эту кофейню в нигде, в вообще / место".

Гласные звуки в поэзии Бродского часто приобретают символическое значение. Звук "о!" в позиции существительного передает божественное восхищение, экстаз людей, взоры и мольбы которых обращены к небу. Сравните: "к небу льнут наши "о!", где звезда обретает свой / облик". Звук "у" в отрывке "и улица вдалеке сужается в букву "У", / как лицо к подбородку" имеет определительное пространственное значение. Долгий звук "у" в стихотворении "Стихи о зимней кампания 1980-го года" ассоциируется с протяжным зловещим воем, от которого хочется избавиться, зарывшись с головой в труху матраса: "Натяни одеяло, вырой в трухе матраса / ямку, заляг и слушай "уу" сирены".

Тревожно-болезненное ощущение от звука "а" в контексте стихотворения "Венецианские строфы (1)" усиливается за счет сопоставления его со словом "ангина", то же значение присутствует в стихотворении "Цветы" 1990 года: "и подъезды, чье небо воспалено ангиной / лампочки, произносят "а""; "Цветы с их с ума сводящим принципом очертаний, / придающие воздуху за стеклом помятый / вид, с воспаленным "А", выглядящим то гортанней, / то шепелявей, то просто выкрашенным помадой".

Гласные звуки "а", "о", "у" характеризуют предметы и явления действительности: свет лампочки, улицу, вой сирены, цветы, в то время как звук "ы" в поэзии Бродского выражает внутреннее состояние лирического героя. Сравните: "Из гласных, идущих горлом, / выбери "ы", придуманное монголом. / Сделай его существительным, сделай его глаголом, // наречьем и междометием. "Ы" — общий вдох и выдох! / "Ы" мы хрипим, блюя от потерь и выгод / либо — кидаясь к двери с табличкой "выход". / Но там стоишь ты, с дрыном, глаза навыкат".

Звук "Ы", напоминающий предсмертный вой животного, передает в стихотворениях Бродского нечеловеческое напряжение, боль, разочарование и отвращение одновременно. Этот звук является последним эмоциональным прибежищем человека, пребывающего в крайней степени отчаянья, когда его уже не заботит ни собственное состояние, ни впечатление, которое он производит на окружающих. "Ы" — единственно доступная реакция для того, кто сознает, что все идет прахом и он не в состоянии ничего изменить: "О, неизбежность "ы" в правописанье "жизни"!".

Звуки используются Бродским в их традиционном эмоциональном значении: "о" выражает восторг, "у" — уныние, "а" — крик отчаянья, "ы" — невыносимое напряжение и т. д. В той же функции хорошо знакомых, узнаваемых звуковых символов в поэзии Бродского употребляются междометия, отдельные слова, словосочетания и предложения: "хмы-хмы", "ура", "ах", "пли", "вон!", "Не наш!", "браво", "виват!" "виноват" "Боже мой", "Стой", "отбой", "Места нет!", "Не треба!", "на кой?", "не узнаю", "постой", "Осторожней!", "держите вора", "Здравствуй, вот и мы!", "что такое? Что ты сказал? Повтори", "все кончено" и другие.

Обладая устойчивым разговорным значением, слова-символы, с одной стороны, апеллируют к чувствам читателя, к его эмоциональному восприятию звуковой оболочки, а с другой, — способствуют представлению описываемой ситуации в наиболее приближенной к реальности форме. В эссе "Коллекционный экземпляр" (1991) Бродский писал о том, какое впечатление на него производит английское слово "treachery" (предательство):

"Замечательное английское слово, а? Скрипучее, как доска, перекинутая через пропасть. В смысле звукоподражания — покрепче этики. Это — акустика табу. Потому что границы племени определяются прежде всего его языком. Если слово тебя не останавливает, значит, не твое это племя. Его гласные и шипящие не порождают инстинктивной реакции, не заставляют нервные клетки дергаться от отвращения, тебя от них не кидает в холодный пот. И, значит, владение языком этого племени есть лишь мимикрия" (выделено — О.Г.).