Забавной? Вот вам забавная история, чтобы можно было красочнее представить молодого Иосифа. Однажды в Питере мы с ним шли по направлению к моему жилью, и у меня слегка подвернулась нога и немного побаливала. Я шел прихрамывая. И вдруг у подъезда моего дома, а я жил на шестом этаже без лифта, Иосиф, ни слова не говоря, как заботливый и более сильный товарищ или, скорее, как отец малого сына, берет меня, как говорили деды, "на закорки" и тащит на себе вверх по лестнице. Через пару этажей я пришел в себя от изумления и нежной благодарности и пошел сам, но Иосиф продолжал помогать мне, поддерживая под руку. Играла в нем молодая кровь — больное сердце будет потом. Но и потом при наших встречах он не хватался за сердце, а с удовольствием хлопал пяток рюмок водки и затягивался очередной сигаретой, предварительно оторвав фильтр.
Должен признаться, что я этого точно не помню. Это произошло в Ленинграде, возможно в 1958 году, а может быть, даже в 1959-м, а может быть, и позже. Я тогда водил близкую дружбу с группой молодых поэтов, которые часто собирались вместе за бутылкой водки. Нам всем было в среднем по двадцать лет — Михаил Еремин, Леонид Виноградов, Александр Кондратов и Владимир Уфлянд. Кроме этого, я дружил с двумя питерскими же поэтами — Анатолием Найманом и Евгением Рейном. Через кого-то из них, скорее всего через Анатолия Наймана, я познакомился с Бродским.
Ни года, ни обстоятельств я не помню. Вообще я не имею очень хорошей памяти на прошлое. По-видимому, это связано с тем, что сам я достаточно эгоцентричен и мало интересуюсь окружающим, больше собственной персоной. Но помню, что впечатление Бродский произвел на меня очень "впечатляющее", если можно так выразиться. Сразу же, с первой встречи! Я в нем почувствовал, что называется, родную душу, ибо сам я тогда ходил, так сказать, "в гениях", то есть все мне было нипочем: никаких учителей, никаких авторитетов. И надо сказать, что и Бродский тоже выглядел вылепленным из этого же теста: был он самоуверен, никакого заискивания, никакого ученичества, на все имел собственный взгляд. Мне он сразу понравился еще и тем, что был очень необычен внешне. Он был рыж, отчаянно картавил, и это придавало его облику и его лицу с несколько заносчивым выражением этакую притягательную привлекательность.
Не помню, у кого впервые слышал его стихи, возможно Кирилла Косцинского на квартире. Читал он необычно: я никогда до этого подобного чтения не слышал. Он походил на какого-то отчаянно молящегося еврея, который, раскачиваясь и прикрыв глаза веками, во весь голос пел этаким, я бы сказал, фальцетом в нос: пел все слова подряд. Выскакивали из этого пения отдельные словосочетания, которые производили какое-то незнакомое, новое и сильное впечатление, могу это впечатление сравнить с тем, которое я пережил, когда мне было лет четырнадцать и случайно мне попался в библиотеке томик Маяковского с поэмой "Облако в штанах". Когда я впервые стал разбираться в "Облаке", я был ошеломлен, убит, потрясен. Я занимался тем, что в малопонятном, но притягивающем, как магнит, тексте отыскивал сначала рифмы, запутанные в знаменитой "лесенке", потом выкладывал слова в строки, потом искал подлежащее, сказуемое и все прочее. А потом и весь смысл. И тогда стихотворение, которое первоначально производило на меня сильнейшее впечатление, усиливалось тысячекратно. Примерно так же воспринимались мною спустя восемь-десять лет стихи Бродского. При этом потрясены были, как правило, все вокруг.