Читаем Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной полностью

Эти строки не входят в окончательный текст — и не случайно. Пока поэты рассчитывают на своего читателя и насыщают текст указателями на скрытые смыслы, ревнители партийной чистоты в литературе придирчиво ищут шифровки. Так, в августе 1946 года свежий лауреат Сталинской премии поэт Прокофьев (из хвалебных эпитетов, раздававшихся ему советской критикой, можно, пожалуй, оставить лишь «своеобразный»), выступая на заседании правления Ленинградского отделения Союза писателей, порицал коллегу по цеху, который «рекомендует ее [„Поэму без героя“] к изданию, поэму, зашифрованную самой поэтессой. Она сама здесь говорит — не знаю, почему (думаю, что здесь можно думать об издевательстве над нами): „признаю — я применяла симпатические чернила, я зеркальным письмом писала“. Даже не надо через лупу это рассматривать»[112].

На то, что читатель должен знать культурный контекст, Ахматова еще раз указывает, замечая в предпосланном «Поэме без героя» в качестве одного из предисловий отрывке «Из письма к N»: «Тем же, кто не знает некоторые петербургские обстоятельства, поэма будет непонятна и неинтересна»[113]. О том, как именно Ахматова работает с контекстом и как это отразилось в поэтике Бродского, будет сказано подробнее в одной из следующих глав.

Интересно, что в «Музе плача» «Поэма без героя» вообще не упоминается, хотя непосредственное влияние этого текста на молодого Бродского несомненно, и он приложил большие усилия, чтобы из-под этого ахматовского влияния уйти — показательно, например, его нежелание переиздавать «Шествие», в котором влияние «Поэмы без героя» видно, как говорится, невооруженным взглядом.

Свое впечатление от поэмы Бродский кратко сформулировал в беседе с Соломоном Волковым:

Помню, как я прочел «Поэму без героя» в ее первом варианте. Я очень сильно возбудился. Впоследствии, когда «Поэма» разрослась, она мне стала представляться слишком громоздкой. Впечатление свое о поэме я могу сформулировать довольно точно с помощью одной сентенции, даже не мной высказанной: «Самое замечательное в „Поэме“, что она написана не „для кого“, а „для себя“»[114].

Очевидно, что, несмотря на замечание Ахматовой об отсутствии в «Поэме» третьих смыслов, Бродскому важна именно герметичность поэмы, недоговоренность и система намеков, которые в ней присутствуют. «Конечно, — замечает он, — Ахматова зашифровала некоторые вещи в „Поэме“ сознательно. В эту игру играть чрезвычайно интересно, а в определенной исторической ситуации — просто необходимо»[115].

Биограф Ахматовой Аманда Хейт считает «Поэму» логичным финалом ее творчества: «„Поэмой без героя“ Ахматова в каком-то смысле завершила свое поэтическое странствие. Стоя на позициях акмеизма и постигая через жизненный опыт глубины языка живых символов, она сумела найти место своей жизни не только в судьбе своей страны, но и во всей мировой литературе»[116].

Помните, как Ахматова, опасаясь прослушивания, писала на бумажке, показывала написанное собеседнику и тотчас сжигала над пепельницей? Поздние стихи Ахматовой, и особенно «Поэму без героя», можно представить как текст, комментарии к которому сожжены таким образом. И хотя сама она говорила, что никаких третьих смыслов «Поэма» не содержит, это лишь свидетельство того, что поэма была понятна (вопрос — до какой степени?) тесному кругу современников и единомышленников. Ахматова, однако, и не рассчитывает на полное понимание. Ситуация, в которой отправитель и получатель владеют одной и той же информацией, семиотически бессмысленна[117].

Поэтический текст может быть адресован идеальному читателю, как в стихотворении памяти Бориса Пильняка из «Венка мертвым»: Все это разгадаешь ты один. Но в действительности он попадает к читателям реальным и провоцирует часть из них на поиск смыслов, активное сотворчество, попытку реконструировать авторскую интенцию. Другая часть считает, что в поэзии не все должно быть понятно, и находит удовольствие в авторском голосе, языке и образах. Есть и те, кто отбрасывает недочитанный текст как непонятный и раздражающий.

Это не специфика поэзии именно Ахматовой — это свойство хорошей литературы вообще. Разные когорты читателей (термин из исследований по психологии чтения) выбирают разные тексты. Отличительная черта Ахматовой та, что она выводит момент поиска нужного смысла на передний план, создавая ситуацию, в которой явно указывает на что-то неизвестное читателю, не давая при этом пояснений, облегчающих понимание.

Перейти на страницу:

Все книги серии Юбилеи великих и знаменитых

Шепоты и крики моей жизни
Шепоты и крики моей жизни

«Все мои работы на самом деле основаны на впечатлениях детства», – признавался знаменитый шведский режиссер Ингмар Бергман. Обладатель трех «Оскаров», призов Венецианского, Каннского и Берлинского кинофестивалей, – он через творчество изживал «демонов» своего детства – ревность и подозрительность, страх и тоску родительского дома, полного подавленных желаний. Театр и кино подарили возможность перевоплощения, быстрой смены масок, ухода в магический мир фантазии: может ли такая игра излечить художника?«Шепоты и крики моей жизни», в оригинале – «Латерна Магика» – это откровенное автобиографическое эссе, в котором воспоминания о почти шестидесяти годах активного творчества в кино и театре переплетены с рассуждениями о природе человеческих отношений, искусства и веры; это закулисье страстей и поисков, сомнений, разочарований, любви и предательства.

Ингмар Бергман

Биографии и Мемуары / Кино / Документальное
Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной
Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Бродский и Ахматова — знаковые имена в истории русской поэзии. В нобелевской лекции Бродский назвал Ахматову одним из «источников света», которому он обязан своей поэтической судьбой. Встречи с Ахматовой и ее стихами связывали Бродского с поэтической традицией Серебряного века.Автор рассматривает в своей книге эпизоды жизни и творчества двух поэтов, показывая глубинную взаимосвязь между двумя поэтическими системами. Жизненные события причудливо преломляются сквозь призму поэтических строк, становясь фактами уже не просто биографии, а литературной биографии — и некоторые особенности ахматовского поэтического языка хорошо слышны в стихах Бродского. Книга сочетает разговор о судьбах поэтов с разговором о конкретных стихотворениях и их медленным чтением.Денис Ахапкин, филолог, доцент факультета свободных искусств и наук СПбГУ, специалист по творчеству Иосифа Бродского. Публиковался в журналах «Новое литературное обозрение», «Звезда», Russian Literature, Die Welt Der Slaven, Toronto Slavic Quarterly, и других. Был стипендиатом коллегиума Университета Хельсинки (2007), Русского центра имени Екатерины Дашковой в Университете Эдинбурга (2014), Центра польско-российского диалога и взаимопонимания (2018).

Денис Николаевич Ахапкин

Литературоведение

Похожие книги

Расшифрованный Лермонтов. Все о жизни, творчестве и смерти великого поэта
Расшифрованный Лермонтов. Все о жизни, творчестве и смерти великого поэта

ВСЁ О ЖИЗНИ, ТВОРЧЕСТВЕ И СМЕРТИ МИХАИЛА ЮРЬЕВИЧА ЛЕРМОНТОВА!На страницах книги выдающегося литературоведа П.Е. Щеголева великий поэт, ставший одним из символов русской культуры, предстает перед читателем не только во всей полноте своего гениального творческого дарования, но и в любви, на войне, на дуэлях.– Известно ли вам, что Лермонтов не просто воевал на Кавказе, а был, как бы сейчас сказали, офицером спецназа, командуя «отборным отрядом сорвиголов, закаленных в боях»? («Эта команда головорезов, именовавшаяся «ЛЕРМОНТОВСКИМ ОТРЯДОМ», рыская впереди главной колонны войск, открывала присутствие неприятеля и, действуя исключительно холодным оружием, не давала никому пощады…»)– Знаете ли вы, что в своих стихах Лермонтов предсказал собственную гибель, а судьбу поэта решила подброшенная монета?– Знаете ли вы, что убийца Лермонтова был его товарищем по оружию, также отличился в боях и писал стихи, один из которых заканчивался словами: «Как безумцу любовь, / Мне нужна его кровь, / С ним на свете нам тесно вдвоем!..»?В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Павел Елисеевич Щеголев

Литературоведение
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1

«Архипелаг ГУЛАГ», Библия, «Тысяча и одна ночь», «Над пропастью во ржи», «Горе от ума», «Конек-Горбунок»… На первый взгляд, эти книги ничто не объединяет. Однако у них общая судьба — быть под запретом. История мировой литературы знает множество примеров табуированных произведений, признанных по тем или иным причинам «опасными для общества». Печально, что даже в 21 веке эта проблема не перестает быть актуальной. «Сатанинские стихи» Салмана Рушди, приговоренного в 1989 году к смертной казни духовным лидером Ирана, до сих пор не печатаются в большинстве стран, а автор вынужден скрываться от преследования в Британии. Пока существует нетерпимость к свободному выражению мыслей, цензура будет и дальше уничтожать шедевры литературного искусства.Этот сборник содержит истории о 100 книгах, запрещенных или подвергшихся цензуре по политическим, религиозным, сексуальным или социальным мотивам. Судьба каждой такой книги поистине трагична. Их не разрешали печатать, сокращали, проклинали в церквях, сжигали, убирали с библиотечных полок и магазинных прилавков. На авторов подавали в суд, высылали из страны, их оскорбляли, унижали, притесняли. Многие из них были казнены.В разное время запрету подвергались величайшие литературные произведения. Среди них: «Страдания юного Вертера» Гете, «Доктор Живаго» Пастернака, «Цветы зла» Бодлера, «Улисс» Джойса, «Госпожа Бовари» Флобера, «Демон» Лермонтова и другие. Известно, что русская литература пострадала, главным образом, от политической цензуры, которая успешно действовала как во времена царской России, так и во времена Советского Союза.Истории запрещенных книг ясно показывают, что свобода слова существует пока только на бумаге, а не в умах, и человеку еще долго предстоит учиться уважать мнение и мысли других людей.

Алексей Евстратов , Дон Б. Соува , Маргарет Балд , Николай Дж Каролидес , Николай Дж. Каролидес

Культурология / История / Литературоведение / Образование и наука
Крылатые слова
Крылатые слова

Аннотация 1909 года — Санкт-Петербург, 1909 год. Типо-литография Книгоиздательского Т-ва "Просвещение"."Крылатые слова" выдающегося русского этнографа и писателя Сергея Васильевича Максимова (1831–1901) — удивительный труд, соединяющий лучшие начала отечественной культуры и литературы. Читатель найдет в книге более ста ярко написанных очерков, рассказывающих об истории происхождения общеупотребительных в нашей речи образных выражений, среди которых такие, как "точить лясы", "семь пятниц", "подкузьмить и объегорить", «печки-лавочки», "дым коромыслом"… Эта редкая книга окажется полезной не только словесникам, студентам, ученикам. Ее с увлечением будет читать любой говорящий на русском языке человек.Аннотация 1996 года — Русский купец, Братья славяне, 1996 г.Эта книга была и остается первым и наиболее интересным фразеологическим словарем. Только такой непревзойденный знаток народного быта, как этнограф и писатель Сергей Васильевия Максимов, мог создать сей неподражаемый труд, высоко оцененный его современниками (впервые книга "Крылатые слова" вышла в конце XIX в.) и теми немногими, которым посчастливилось видеть редчайшие переиздания советского времени. Мы с особым удовольствием исправляем эту ошибку и предоставляем читателю возможность познакомиться с оригинальным творением одного из самых замечательных писателей и ученых земли русской.Аннотация 2009 года — Азбука-классика, Авалонъ, 2009 г.Крылатые слова С.В.Максимова — редкая книга, которую берут в руки не на время, которая должна быть в библиотеке каждого, кому хоть сколько интересен родной язык, а любители русской словесности ставят ее на полку рядом с "Толковым словарем" В.И.Даля. Известный этнограф и знаток русского фольклора, историк и писатель, Максимов не просто объясняет, он переживает за каждое русское слово и образное выражение, считая нужным все, что есть в языке, включая пустобайки и нелепицы. Он вплетает в свой рассказ народные притчи, поверья, байки и сказки — собранные им лично вблизи и вдали, вплоть до у черта на куличках, в тех местах и краях, где бьют баклуши и гнут дуги, где попадают в просак, где куры не поют, где бьют в доску, вспоминая Москву…

Сергей Васильевич Максимов

Публицистика / Культурология / Литературоведение / Прочая старинная литература / Образование и наука / Древние книги