Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Очевидец вспоминает один из таких вечеров: «Ведущий объявил: „Иосиф Бродский!“ Зал сразу зашумел и стало ясно, что этого поэта знают и его выступления ждут. И когда мальчик, только что подходивший ко мне, появился на эстраде, гул затих, наступила тишина. Раздался его голос — он был до того торжествен и громок, что мне сначала показалось, что говорит не он, а голос идет откуда-то из-за сцены <…> Первым Иосиф прочитал стихотворение „Сад“ („О как ты пуст и нем! в осенней полумгле…“). Когда он кончил — мгновенное молчание, а потом — шквал аплодисментов. И крики с мест, показавшие, что стихи его уже хорошо знали: „Одиночество“! „Элегию“! „Пилигримов“! „Пилигримов“!»[141]

К своим ранним стихам Бродский впоследствии относился очень критически, часто не давал согласия на их переиздание и очень не любил, когда о его поэзии судили только по этим текстам, несмотря на их популярность у массового читателя. Его поэтическая система быстро развивалась, и то раскачивание, о котором пишет Я. А. Гордин, приводило к тому, что на раннем этапе он шел методом проб и ошибок без определенной литературной стратегии. Вскоре, однако, он подошел к тому рубежу, где, по словам Пастернака, «кончается искусство / и дышат почва и судьба». Для того эволюционного скачка, который в 1962–1963 годах привел к формированию новой и оригинальной поэтики Бродского, принципиальны и почва, и судьба. Попробуем взглянуть на них чуть подробнее.

Начнем с судьбы. Бродский был известен не только ровесникам, любящим поэзию. Примерно с двадцати лет он попадает в поле зрения ленинградского КГБ. Причиной этого стали его стихи, появившиеся в одном из номеров самиздатовского литературного альманаха «Синтаксис», составителем которого был Александр Гинзбург. Гинзбург успел выпустить три номера — первые два были посвящены «москвичам», третий, куда вошли пять стихотворений Бродского, — «ленинградцам».

Издание «Синтаксиса» не прошло не замеченное властями. В июле 1960 года сотрудники КГБ произвели обыск в квартире Гинзбурга по подозрению в хранении антисоветской литературы и обнаружили редакционный архив альманаха — как уже вышедшие номера, так и обширные материалы для последующих. По воспоминаниям Гинзбурга чекисты вывезли из его квартиры «полгрузовика» рукописей. Какие же тексты попали им в руки?

Надо сказать, что альманах не был антисоветским[142], как не были антисоветскими стихи Бродского, вошедшие в него. Проблема была в том, что назвать их советскими тоже было нельзя. В третий номер «Синтаксиса» вошли пять стихотворений Бродского: «Еврейское кладбище возле Ленинграда», «Мимо ристалищ, капищ…» (те самые «Пилигримы», которых требовала аудитория, остающиеся одним из самых популярных текстов Бродского, несмотря на скорее негативное к нему отношение самого поэта в зрелые годы), «Стихи о принятии мира», «Земля» и «Дойти не томом…».

Осенью 1960 года Бродского первый раз вызывают в КГБ для беседы. Повод — публикация его стихов в «Синтаксисе». Бродский был не единственным допрошенным по этому делу, но сам факт вызова означал, что КГБ заинтересовался им и начал сбор материала. Вскоре положение усугубилось.

В декабре того же 1960 года Бродский едет в Самарканд по приглашению своего приятеля Олега Шахматова. Шахматов был человеком незаурядным, но при этом абсолютно авантюрного склада. Он окончил военную школу пилотов и стал летчиком, но через несколько лет был осужден на год лишения свободы за злостное хулиганство. Освободившись в 1960 году, он неоднократно менял занятия и места проживания. В Самарканде он оказался в поисках некого мифического клада, но к приезду Бродского сокровища так и не нашлись, а деньги кончались.

Через двадцать с лишним лет в беседе с Михаилом Мейлахом Бродский рассказывал: «Некоторое время мы кантовались как бездомные, мотались с места в место, ночевали бог знает где — в каких-то оранжереях, у корейца-художника, который оформлял щиты то ли для Дома связи, то ли для Красной армии… Какой-то абсолютно фантастический эпос! Зима была довольно жуткая, холодная, мы сильно мыкались, и, в конце концов, нам пришло в голову — а почему бы нам просто не перелететь через границу, угнав самолет в Афганистан?»[143].

Эта мысль, возникшая в праздном разговоре, как возникают многие юношеские безумные мысли, так никогда и не дошла до реализации. Однако Бродский, пробовавший в шестидесятые писать не только стихи, но и прозу, вернувшись в Ленинград, написал рассказ «Вспаханное поле», в котором герой собирается бежать из страны на самолете, и описаны его переживания в ночь перед побегом[144].

Осенью следующего года Шахматова арестовали за незаконное хранение оружия и осудили на два года. Уже в тюрьме он заявил, что хочет дать показания по другим делам (видимо, он хотел смягчить условия содержания), и среди прочего сообщил о плане захвата самолета, в обсуждении которого участвовал Бродский.