Иосиф Кобзон. Мгновения…

Первым делом обсуждалось присвоение несчастному Великому Устюгу статуса родины Деда Мороза. Бедный мэр Устюга буквально в ногах валялся, умоляя дурацкое решение отменить: коммуникаций нет, а после двух недель новогодней веселухи весь навороченный комплекс год будет простаивать, на охрану его уйдет немалая часть городского бюджета. Причем все одно — разворуют. Мэру сказали, что на самом верху все уже решено, и посоветовали заткнуться. Что он и сделал.

Памятник Булату шел следующим пунктом. Выстроилась очередь докладчиков, поддерживавших исключительно идею переноса. И тут появился Кобзон. Сел и вопросил:

— Можно реплику с места? Я без микрофона.

— Ну, Вы же известный баритон, Вам и без микрофона можно, — пошутил Лужков.

Кобзон встал, изрек (кратко, но энергично) буквально следующее:

— Булат — это святое. Место для памятника ему выбрали наилучшее. Вдова с этим местом согласна — а значит, все, кто любит Булата, согласны. Того, кто обидит Булата или Олю, я буду считать своим личным врагом. У меня все.

Пока Кобзон говорил, очередь выступающих к микрофону рассосалась. Церетели насупился, но даже не пикнул.

— Есть еще желающие высказаться? — поинтересовался Лужков. — Нет? Тогда будем считать вопрос решенным.

Позже довелось на открытии памятника выступать на одной трибуне с Кобзоном. Слухи про него ходили разные, в том числе дурные (что он «мафиози» и пр.). Но эту — светлую — историю, думаю, людям обязательно нужно знать. И быть за нее благодарным всем, кто приходит на Арбат помянуть Булата.

Михаил Турецкий певец, хормейстер, основатель арт-группы «Хор Турецкого» и коллектива SOPRANO, народный артист РФ

У каждого есть люди, без которых их жизнь сложилась бы абсолютно по-другому. На моем пути таких было несколько, и один из них — Иосиф Давыдович Кобзон. Это человек-глыба, который стал моим наставником и даже другом, и именно у него я и мои ребята из Хора и SOPRANO учились многим необходимым артисту вещам. Просто стоять с ним рядом — и в жизни, и на сцене — было невероятным удовольствием. Потому что Иосиф Давыдович был не только непревзойденным профессионалом, но и Человеком с большой буквы.

…В 1995-м нашему коллективу исполнялось 5 лет. Иосиф Давыдович Кобзон побывал на нашем праздничном концерте в Большом зале консерватории при полном аншлаге и сильно удивился, подарил огромный букет, сказал, что очень вдохновился этой музыкой. А потом с большим трудом я напросился на встречу в его офисе и буквально умолил взять меня с небольшой группой, человек восемь-девять, на три концерта в столицы Балтии. Я приехал к нему и пропел его сольные и наши хоровые партии так, как они могли бы звучать совместно в концертных номерах. Сказал, что есть эстрадные аранжировки этих песен. Потом поехал с ним куда-то на машине и по дороге продолжал показывать, что мы можем сделать. Поначалу Кобзон все равно сомневался: зачем ему это надо? Но своей одержимостью я его, видимо, убедил. Кроме того, он вспомнил наш сольник в Консерватории, а также проникся моей фразой: «Давайте, Иосиф Давыдович, немного приподнимем еврейскую песню. Покажем, откуда ноги растут у советской эстрады». Мы договорились, что если ему понравится, то он пригласит нас в свой юбилейный тур 1997 года.

И я помню Таллин, первый концерт, мы начали первую песню петь, и вдруг выключились свет и звук. Иосиф Давыдович объявил: «Еврейский хор Михаила Турецкого — ну, как обычно говорят, на евреях заканчиваются чернила». Мы начали петь без света и звука. И все офигели — такой у нас заряд. Зал встал. А потом подошла женщина, с виду эстонка, подарила и Кобзону, и мне по букету ландышей, и на русском языке говорит: «С вас начинается наша религия, а не заканчиваются чернила». И я про себя подумал: «Ничего себе, вот оно — признание». Вильнюс и Рига прошли на ура, Кобзон предложил мне контракт, и мы дали вместе с ним более 100 концертов, на которых я учился у него, как общаться с публикой. Вот так великий певец стал моим учителем, наставником, маэстро. Я просто помню, с каким удовольствием он пел вместе с нами. И с каким удовольствием мы работали с ним. Это был необыкновенный опыт, большая школа. Я стоял за кулисами все его концерты и смотрел, как он работает с людьми, с аудиторией, как микрофон держит, громче поет — микрофон чуть назад. И мои ребята учились, потому что мы же «академики».

Я помню, он был недоволен, когда у нас не получалось петь в микрофон. Говорю: «Иосиф Давыдович — чего-то там фонит, давайте мы без микрофонов».

«А! Значит, вы академики, вы классики, вы можете без этого? Да я тоже хочу без микрофона». И потрясающе пел.

Были споры. Он, бывало, сердился. Человек настроенческий. Творческие люди, свое видение. Переубедить Кобзона невозможно, но он уважал дирижерскую руку и образование.

И с этих гастролей началась наша большая российская история.

Когда у него был заключительный концерт в Москве, мы специально написали и спели ему: