Ёжик

Я пошел на кухню ставить чай. Ежик забралась с ногами на диван и смотрела, как я вожусь у плиты. Молчала. Теребила в пальцах старую пачку сигарет. Я тоже ничего не говорил. Бессмысленно. Все уже сказано. В принципе она могла бы даже не приезжать. Просто пожалела.

Ненавижу жалость.

Как я буду жить без нее? Без этих прогулок? Лишенного смысла мотания по городу?

— Я наверное уеду, — она сказала это, глядя на меня из-под растрепанной челки. Чего-то подобного я ожидал. — Потом вернусь, может быть…да нет, точно вернусь. Но ты… не жди меня. Ладно? Тебе нельзя меня ждать. Найди себе нормальную девчонку. Пусть она тебе детишек нарожает.

Я машинально заварил чай, разлил по кружкам, тем самым, которые мы купили в «Джангле», поставил на стол, разложил на блюде пирожные. Она будто и не заметила всего этого. Смотрела на меня без отрыва. Точно впитывала струящиеся сквозь эту кухню — сквозь нас — минуты.

— Не думай, я не стерва. Я люблю тебя, — как удар тока… — Правда, люблю! Пашка! Но я не могу дать тебе то, что ты хочешь! Я — глупая уродина… Я не смогла…Во мне чего-то не хватает…Ты думаешь, почему я с тобой не спала никогда? Думаешь, ты мне не нравишься? Да ты самый офигенный чувак, каких я только встречала! Просто… ну нельзя это было! Ты бы тогда совсем с ума сошел сейчас. Это ведь знаешь, как привязывает!.. Думаешь, я никогда не спала ни с кем? Пашка… Просто ты не знал… Я не говорила тебе. Ведь ты бы и меня и себя замучил…

Она была права, конечно. Я бы не просто с ума сейчас сошел, я бы умер, наверное. Сердце бы само остановилось. Не захотело бы больше стучать.

— А я ведь всегда знала, что уеду. А ты останешься. Такие как ты не бывают счастливы с такими как я.

— Ну, прямо Настасья Филипповна… — не знаю, почему мне вспомнился Достоевский. Но она там так же рассуждала, это точно. Самое смешное — мне сразу вспомнился Охлобыстин с аппетитным куском мяса в лапах. Я почувствовал, что меня несет. Что я сейчас впервые начну орать на нее. Оскорблять. Пытаться найти больное место. Ведь это так сладостно… Душа — это не ляжка, ее обгладывать гораздо вкусней и легче…

Но я не успел ничего сказать. Ядовитые слова замерли на губах и рассыпались гнилой вонючей трухой. Она уже плакала. Сначала тихо, а потом навзрыд, до синяков закусив ладонь. Тряслась и подвывала. Я видел ее всякой, истеричной, рыдающей, молча глотающей слезы и сопли, но чтоб вот так… Так безысходно, отчаянно… И я не знал, что делать. Не знал, как утешить ее. Раньше все было просто. Раньше я был защитник и друг, убежище, пристанище этой измученной, надорванной души. А теперь сам стал источником боли. А главное — я и сам теперь сплошная боль. И просто нет сил утешать. Нет сил…

Так бывает — ты знаешь, что делаешь больно, но собственная боль мешает сделать первый шаг. Это удел слабых. И как просто, оказывается, понять, что ты сам слаб. Как она говорила… "Это даже не уровень плинтуса, куда там! Это уровень подполья, а плинтус — оказывается гораздо выше и до него еще топать и топать". Анна моя, Анна… Ежик… если б ты только знала тогда, что говоришь про меня, а не про себя…

Новый год

Ее нового друга звали Антон. У него действительно была машина. А еще собака породы чау-чау и загородный коттедж. Короче состоятельный жених. Умом я понимал, что для Анны это не имеет никакого значения. Но все же злился, не в силах сдержать гаденькую мыслишку, что мне с моим вечным денежным напрягом никак с ним не тягаться.

Помимо машины Антон обладал небывалым обаянием, высоким ростом и широкими плечами. Полный набор из серии "девичьи мечтания". На самом деле себя я тоже хлюпиком не назову, нормальный парень, всего в меру. Только рядом с этим засранцем всегда чувствовал себя бледной тенью.

Короче комплекс неполноценности стремительно разрастался.

Проще всего было бы, конечно, обвинить Анну.

В конце концов, это была ее идея притащить Антона ко мне в гости.

Они пришли под вечер в пятницу. Принесли гору всякой вкуснятины, несколько фильмов и огромную пушистую елку. А я и забыл, что Новый год.

— Пашка, ты ненормальный! Уж на что я дура, но забыть про самый лучший праздник! На такое даже я не способна! — Ежик металась по моей комнате, стараясь придать ей божеский вид. За те две недели после ее последнего визита я начисто похерил всякие мысли об уборке, — чем ты тут занимался все это время? Валялся в глубокой депрессии и пил пиво? А ходил под себя же? — в чем-то она была недалека от истины.

Пока Анна предпринимала попытки облучшить мое холостяцкое жилье, ее ненаглядный растерянно стоял у порога, не решаясь сказать хоть слово или поставить на пол многочисленные пакеты со снедью. Мне даже стало его немного жалко. Бедолага Антон еще плохо знал Анну и не всегда понимал, как себя вести рядом с ней, и как воспринимать ее собственное поведение. А ведь он еще не видел, как она купается в фонтанах или достает официантов.

Странный это был вечер…

На самом деле я слишком хорошо понимал Анну. Я понимал, почему она влюбилась в Антона. Я бы и сам, наверное, в него влюбился, если бы родился женщиной.