Знаменитая балерина дает интервью. На вопрос репортера из желтой газетки, почему позволила снять себя обнаженной и распространять эти снимки, отвечает с горделивым достоинством: «Мне нечего что-либо скрывать».
Для большого поэта нет прозаизмов, канцелярита, нет выбракованных слов. Одухотворяет все, к чему прикоснется. (Думая о Бродском.)
Хейзинговский homo ludens может быть применен к самым несхожим меж собой индивидам. Истинно многогранная дефиниция. Играют все, но у каждого – своя игра.
Какое население – такое и правление.
О это чувство, всегда, неизменно являющееся в последний час: ты не успел сказать самого главного!
Совершенно удивительные стихи Дмитрия Быкова: «А я побреду назад, / Где светит тепло и нежаще / Убогий настольный свет – / Единственное убежище для всех, /Кому жизни нет».
Как только стал немного взрослее, дал себе железную клятву: «Сделаю все, чтобы жизнь моя ни единою гранью своей не совпала с политическим классом».
Единственное назначение церкви – быть тихой, несуетной, сосредоточенной, далекой от всех кровавых торжищ, мистически связывать личность с вечностью. И что же она с собой сотворила? Столетия религиозных войн. Одна бесконечная, непрекращающаяся Варфоломеевская ночь.
Один-единственный раз в своей жизни и Сталин не смог не изумиться сверхчеловеческому терпению отдавшегося ему народа.
В агрессии все-таки заключено некое творческое начало. Наш Лермонтов был не зря агрессивен.
Всем теориям, системам, дискуссиям – цена, в конце концов, невелика. Трагедия в том, что жизнь нельзя выиграть, ее можно только проиграть.
Графомания – способ продлить свой век. В этом и кроется его оправдание.
Человеку должно повезти дважды – вовремя родиться, вовремя умереть.
Пьесы идут, книги выходят, жизнь уходит. Jedem das Seine.
Грустное дело – дожевывать жизнь.
Точная деталь наполняет мысль жизнью. Салтыков-Щедрин: «Когда одной рукой я поднимаю завесу будущего, другой рукой – зажимаю нос».
Искусство на службе идеологии такой же нонсенс, как безногий бегун.
Народ больше человека, но человек умнее народа.
Человека можно убить, но нельзя изменить.
Бедные писатели. Сколько сил и огня, чтоб утвердить преходящее, защитить неоправдываемое, призвать к недостижимому.
Все вечные истины обречены на забвение.
Ипполит Тэн охарактеризовал эпоху Великой французской революции коротко, но безжалостно: «Никогда еще не говорили так много, чтоб сказать так мало».
Мир стоит на несоответствиях. У наших отечественных националистов партийный гимн был «Интернационал».
Главную формулу своей «Цитаты» я выразил неточно. Вот как должна была она звучать: «Жизнеспособна мертвечина».
Характер даже важней дарования. Гений – это талант, помноженный на характер.
Любимые слова Толстого «Делай что должно, и пусть будет что будет». Сколь ни странно, это девиз ордена тамплиеров.
Оставьте любви ее сады, оставьте семье ее огороды.
Ученый пишет: «История человечества укладывается в семь-восемь миллионов лет». Восхитительно! Миллионом больше, миллионом меньше – тут точность необязательна.
Еще Павлов установил, что слова в советской России подменяют действительность.
Разницу между «быть» и «стать» точнее всех определил Фихте: «Быть свободным – ничто, стать свободным – это небо».
Герцог Медичи точно выразил несентиментальность: «Нет такой заповеди, чтобы прощать нашим друзьям».
Оптический обман воспоминаний способствует смягчению нравов и размягчению мозгов.
– Литература и цензура – две вещи несовместные.
– Но ведь внутренняя, твоя собственная цензура необходима.
– Нет. Должна быть не внутренняя цензура, а внутренняя культура.
Чаадаев мыслил жестко: «Мы принадлежим к тем… которые не входят составной частью в род человеческий, а существуют лишь для того, чтобы преподать великий урок миру». Ильин выразился мягче: «История России есть история страданий и скорби».
Непогрешимый Перикл нашел истинное счастье во грехе с Асиазией.
Когда хотят облагородить хамство, его называют искренностью.
– Потом будет видно, какой ты есть, – хозяин тайги, человек-мажор, индиго или дырка от бублика.
Принадлежу не племени, а роду. Род человеческий имею я в виду.
– И вот представьте, дверь отворяется и входит такой синеглазый вятич. Русый волос, румянец по всей щеке – просто герой родной словесности, истинная мечта патриотки.
Литература в одиночке.
Тюремные скупые строчки.
Сатирический реквием на поминках отечества.
Если задуматься, то ирония и есть та последняя соломинка, за которую держится утопающий.
Хотите, чтоб я сказал торжественней? Последняя линия обороны.
Суслов сказал Василию Гроссману, что его роман «Жизнь и судьба» можно будет издать через двести лет. Что он вкладывал в эти свои слова? Так как партия утверждала, что ведет Россию не назад, а вперед, из этого следует, что роман Гроссмана найдет свое место в разумном обществе, а сегодняшнее никак не подходит под такое определение.