Иронические юморески. Кванты смеха

В основном воробьи делятся на два типа: на коллективистов и индивидуалистов. Коллективисты любят обедать за общим столом. Индивидуалист, как мы видели, привык питаться отдельно. Привычка эта, в общем, довольно невинная, если учесть весьма невысокий умственный уровень воробья, но какую неизгладимую печать она кладёт на весь его облик! Воробьи, обедающие за общим столом, представляют собой как бы один многоглазый организм. С какой бы стороны ни появилась опасность, кто-нибудь да заметит её. Стоит одному воробью вспорхнуть, испугавшись чего-нибудь, как за ним полетит вся стая. Зато когда опасности нет, каждый может спокойно клевать корм, не вертя во все стороны головой. Благодаря этому воробей-коллективист не так пуглив и труслив. Он довольно уверен в себе, у него честный, открытый взгляд и спокойный, беззаботный, я бы даже сказал независимый, вид.

Воробью же индивидуалисту не на кого надеяться, кроме самого себя. Вот он сидит на снегу со своим индивидуальным кусочком хлеба, пригибаясь как можно ближе к земле, втягивая голову в плечи и стараясь казаться меньше и незаметнее. При этом он поминутно оглядывается, словно боится, что его вот-вот кто-нибудь за шиворот схватит. И всё-то он дёргается, вздрагивает, приседает; клюнет от кусочка разок, вытянет кверху голову, посмотрит назад, опять торопливо клюнет, опять назад обернётся; глазки тревожно мечутся из стороны в сторону. Весь вид его вообще трусливый, испуганный, и одно это уже смешит.

А этот ушкуйник, который подскакивает к мирному воробью, бесцеремонно толкает его грудью и хватает кусок чуть ли не изо рта? Разве не смешит он одним своим наглым, самоуверенным видом? Трудно сказать, улавливаем ли мы в нём сходство с какими-то человеческими действиями, однако те двое забияк, которые передрались из-за хлебной корки, напоминали своими движениями не людей, а двух дерущихся петухов. Именно это сравнение приходило в первую очередь в голову.

Конечно, человек более сложное существо, чем какой-нибудь воробей. Воробью удастся ухватить хлебца кусочек, он и доволен. Возможностей у воробья мало. А был бы он на человечьем месте, отхватил бы он себе кусочек в виде благоустроенной квартирки в городе да ещё дачку двухэтажную за государственный счёт построил, да напустил бы в неё жильцов побольше, да получал бы с них денежки, а если бы позволили обстоятельства, то ещё и садик развёл бы, построил фабричку или заводик да нанял бы работничков. Сам лежал бы да в потолок поплёвывал, да говорил бы с умильным видом:

– Нешто я для себя, братцы? Не для себя я, честное воробьиное! Я что? Я нашёл, я съел. Вот и сыт. Кому от этого вред? Ведь это, если бы я не съел, государству кормить меня надо, а так я сам. Опять же яблочки уродились. Их продать можно. А тут и фабричка. Людишки опять же трудятся. Нешто мне всё это одному надо!

Или, скажем, взять такой вопрос, как обыкновенная воробьиная трусость. Воробей испугается какого-нибудь пустяка вроде хлебного мякиша; ну улетит, да и всё тут. А попади он на какое-нибудь человечье место, в какие-нибудь ответственные работники, например. Тут ведь всё не так просто, как хлебный мякиш. Тут воробью надо на себя ответственность брать. А как её брать? Он боится. Её, впрочем, можно бы и не брать, но и не брать он тоже боится. И решение самостоятельно надо иной раз принять, а ему страшно. Впрочем, не принимать – тоже страшно. И очки бывает иногда необходимо начальству втереть, да ему и это как-то боязно, хотя, если сказать по правде, то и не втирать начальству очков тоже боязно. Ему и слово-то сказать страшно, потому что слово-то, оно, это самое, как известно, – не воробей, вылетит, как его потом ловить будешь… Словом, трудно воробью на человечьем месте. Оставался бы воробьём, махнул бы на всё хвостом и улетел восвояси, а тут научись сперва и нос по ветру держать, и хвостом, когда надо, вилять, и конъюнктуру учитывать, и перестраховываться, и за бумажку прятаться, и бобы разводить, и язык за зубами держать, и на аршин в землю глядеть, и на холодную воду дуть, и ваньку валять, и вола крутить, и пули лить, и резину тянуть, и семь вёрст до небес лесом чесать… да мало ли что!