Иррационариум. Толкование нереальности

Да, именно так – в положении. Поколение Марины Александровны отчего-то избегало слова «беременность», не говоря уж о «подзалете».

– В положении? – переспросила Марина Александровна. – Но… но это…

– Да, Марина Александровна. Они хотели пожениться. И его мама была очень рада.

Моя бывшая классная молча размешивала чай серебряной ложечкой.

– Знаешь что… – сказала она. – Я твоей подруге только добра желаю. Может, все не так уж плохо. Сколько ей лет?

– Тридцать три или тридцать четыре.

– Ну… Ну, пусть у нее все будет хорошо.

Я поняла – ничего другого от старушки не добьюсь.

Она сидела передо мной – очень элегантная седая дама в хорошо пошитом, а не купленном платье, с оренбургским пуховым платком на плечах, этакий дореволюционный стиль; возможно, в ее годы я тоже раздобуду вязаный пушистый платок. Возможно, буду делать безупречную укладку на седых волосах. Я помнила этот платок – зимой она повязывала его в стиле «русская красавица» и нарочно под него делала шиш из волос не на затылке, а на макушке. Но лицо со времени нашей последней встречи изменилось, обвисло, и сама она, кажется, стала ниже ростом.

Ей оставалось жить совсем немного.

Нужно было уходить.

Так, как я ушла из дома, когда помирала бабка.

Смерть – странное событие. Иногда вызывает любопытство, хочется услышать медицинские подробности, иногда – отвращение (я видела, как алкаш свалился с тротуара под колеса машины, видела лужу крови, но никаких шагов смерти заранее не уловила), а иногда притягивает и гипнотизирует. А вот смерть Станислава разбудила во мне азарт.

Марина Александровна…

Я не могла ее спасти, я могла только пожелать легкого и безболезненного ухода. Можно ли помешать осеннему листопаду? Вот именно так – спокойно, без суеты, даже по-своему красиво…

И я знала, что никогда больше не приду в этот дом. Не захочу увидеть, как она теряет осанку, острый и уверенный взгляд, точные движения рук. Да она и сама вряд ли пожелает, чтобы ученики наблюдали за процессом распада.

* * *

Нет. Как ни странно – нет.

Ей оставалось жить немного – но больше, чем кажется девочке. Просто она предпочитала молчать и о болезни, и о лечении.

Люди хотят жить по странным причинам. Часто уходят, когда причин не остается. У старой женщины был пес, рыжий коккер-спаниэль. Она знала, что взрослые дети без нее не пропадут. А о псе она беспокоилась – не пропал бы.

Это я уважаю.

Когда будет распоряжение, они уйдут вместе.

* * *

Мы еще поговорили о моих одноклассниках. И обе знали, что этот разговор – пустая трата времени.

В комнате – посиделок на кухне она не признавала – стало темнеть. В доме напротив зажигались окна.

– А вот и он явился, – сказала Марина Александровна.

– Станислав?

– Он самый. Видишь, в комнате свет зажег.

Привидениям свет не нужен. В квартиру вошел человек, имеющий ключ. Диана?

Ей сейчас уже полагалось сидеть в салоне, отвечать на звонки, записывать дам на стрижку, покраску, укладку, маникюр, массаж, чистку лица, принимать оплату, ссориться и мириться с кассовым аппаратом…

А она, выходит, до салона не дошла?

Это был прекрасный повод уволить ее – и пусть разбирается со своим дорогим покойником подальше от меня! Попадет в дурдом или вообще в тюрьму – не моя печаль! Только нужно было все оформить благопристойно – с заявлением «по собственному».

Я понимала – просто раздражение скопилось. Но ничего не могла с собой поделать – желание избавиться от Дианы с ее уголовными затеями было сильнее.

Я сказала, что спешу, что пора, что бросила салон без присмотра.

Провожая меня к двери, Марина Александровна завершила беседу так:

– Если у твоей подруги будут проблемы с этим женихом, а они будут… В общем, ей лучше быть матерью-одиночкой. В наше время это нормально. Позвони, расскажи, как она…

– Позвоню, конечно.

Просьба меня удивила. Но я постаралась не подать вида. Пусть брадобрей царя Мидаса созреет…

Подъезд, где жил Станислав, оказался с кодовым замком. Но дом – шестнадцатиэтажка, достаточно постоять у двери десять минут – кто-то обязательно войдет.

Секретная квартира Станислава была на шестом этаже. Я поднялась лифтом и остановилась у двери, решая – звонить ли в квартиру или сперва – Диане на мобилку, чтобы услышать ее вранье.

И тут дверь открылась. На лестничную площадку вышли двое – парень лет двадцати и мужчина. Причем парень плакал и слез не скрывал.

А вот мужчина был спокоен и совершенно не обращал внимания на слезы. Они вдвоем тащили большую спортивную сумку, но смотрели при этом в разные стороны. Дверь мужчина захлопнул ногой.

Мужчина…

Я, кажется, впервые поняла смысл слова «породистый». Такие лица не часто попадаются. Да еще седые волосы, абсолютно белые.

Оба, не замечая меня, прошли к лифту и уехали.