Иржик Рыболов, или Рыцарь Серебряной пряжки

– Ты, мам, не смейся, мы уж и сами над своей глупостью ухохотались, только а вдруг?.. Что ж она сюда голая да мокрая пойдёт?

Мать вздохнула, раскрыла старенький сундук, долго что-то в нём искала, наконец вытащила чуть не с самого дна девичью рубашку и юбчонку, цветами вышитые, кружевом льняным украшенные.

– Ух ты! Мам, откуда такая красота?

– Так моя это одёжка. Сама я её сшила, сама цветами вышила, сама кружевце сплела, когда была годков на пять тебя постарше. Гонзе своему хотела понравиться.

– Помереть, как красиво!

– Ты погоди, может, принцесса ваша от такого наряда нос будет воротить, она ведь к шёлку-бархату привыкла…

– Пусть только поворотит! Я её тогда сам обратно в речку запихну!

– Что ж ты у меня такой сердитый?

– Я не сердитый, а тебя обижать никому не позволю!

Пани Божена крепко обняла ребятишек:

– Ну, держите, спасители принцесс! – она протянула небольшой узелок – Я там полотенчико добавила и гребешок, а вдруг и в самом деле пригодятся? .

Чем ближе были знаменитые Гнилые Мостки, тем неуютнее становилось ребятам – одни на берегу, рядом ни души, если что, хоть оборись, никого не дозовёшься. Там, в чужих деревнях, было проще, там всегда рядом толклась целая куча народу, а здесь даже попугая и то нет. А мостки склизкие. А вода чёрная.

Но одно дело бояться, а совсем другое – свой страх показать. Ну уж нет, этого никакое страшилище не дождётся!

– Выше нос, Иржик!

– Хвост трубой, Берджик!

– Сидит, небось, это чудо лупоглазое под мостками, да на нас облизывается.

– Подавится. Хватит болтать попусту, делом пора заняться.

– Слушай, Иржик, а как же мы нашего страхолюда выманим?

– Вот уж это проще простого.

Иржик обломил ивовый прут, счистил листву и, сняв с шеи шнурок с пряжкой, смастерил нечто вроде удочки, подёргал, проверив крепость снасти, потом размахнулся пошире и закинул наживку в воду.

Долго ждать не пришлось – из воды высунулась корявая зелёная лапа с перепонками и вцепилась в добычу. Мальчишки в четыре руки потянули ветку, ветка напружинилась, чёрная вода пошла рябью, и оттуда показалась безволосая голова без шеи, на голове белесые выпученные глаза и огромный, как у жабы, рот.

Неужели это и есть Прекрасная Розамунда?

– Ты кто? – испуганно выдавил из себя Иржик.

– Я Марушка – почти неслышно прошептало чудище.

– Марушка! – ахнули ребята.

– Мар-рушка! Мар-рушка! – прохрипел с ветки невесть откуда взявшийся попугай. – Кр-расавица, не пр-равда ли?! И вы у меня сейчас такими же кр-расавцами станете, если не поспешите пр-рочитать заклинание! То самое, с обгор-релой записки!

– Почему бы тебе самому его не прочесть ?

– Дер-рзите?! Издеваетесь?! Да потому, что этот идиот аптекар-рь пр-ревр-ратил меня, меня, великого Пир-ранор-ра в дур-рацкую птицу. Я не могу нор-рмально пр-роизнести ни одного слова с пр-роклятой буквой «р-р!»

– А Розамунда?

– Дур-раки! Пр-ростаки!.. Р-розамундой я мор-рочил ваши пустые головы, потому что мне нужны были такие востор-рженные, нер-рассуждающие помощнички.

А сейчас, если вы не пер-рестанете задавать глупые вопр-росы и не пр-рочтёте заветные слова, пр-ричём чётко и без ошибок, я пр-ревр-ращу вас…

– Хорошо, я уже достаю бумагу, вот, я уже читаю!..

– Не надо! – в один голос закричали Берджик и чудище.

Но Иржик, не слушая их, начал. Нараспев, не пропуская ни буквы, тщательно выговаривая каждое слово:

– «Соде – радна – содравг… – попугай дёрнулся, словно его ударили палкой и каркнул по-вороньи, – аро-марбма-арок-аро! Супрок суэ муставк!»

– Что ты делаешь!? – в ужасе завопил попугай, и ему было отчего вопить, потому что слова из обгорелой записки Иржик читал шиворот-навыворот.

Попугай рванулся было к мальчику, но без сил повалился на траву.

А Иржик, сделав паузу, чтобы набрать побольше воздуха, громко прокричал: – «Ро-на-рип!»

Едва последнее слово отзвучало, раздался страшный грохот, и на том месте, где только что шипел от злости синий попугай, встал высокий столб синего дыма. Дым густел, чернел, в нём стала смутно обрисовываться фигура огромной крючконосой птицы с красными, горящими злобой глазами, птица металась внутри клубящегося марева, билась, словно о прутья невидимой клетки. Внезапно, дым начал светлеть, истончаться и расползаться рваными клочьями, и чёрная птица стала истончаться, вытягиватся в тонкую чёрную нить, потом натянулась струной и беззвучно лопнула.

«Пир-р-ранор-р», исчез, словно его и на свете не было.

И чудище тоже исчезло. На берегу, рядом с друзьями, стояла девочка с портрета – Марушка. Она была вся мокрая, в перепутанных лохмах буро-зелёных водорослей вместо платья, растерянная, с изумлением разглядывающая собственные руки, обыкновенные человеческие руки, без загнутых когтей и лягушачьих перепонок. Ей было холодно и неловко. Смущённый Берджик развязал узелок и протянул девочке полотенце

– Вот, ты оботрись и переоденься, а мы отойдём в сторонку. Не стесняйся, мы не будем подглядывать. Ты только не реви, ладно. Всё будет хорошо, ты только не реви.

Да, мы же ещё не познакомились. Вот он – Иржик, а я Берджик.