Исчезающая земля

Он продолжал:

— Я подумал… Мы с тобой такие молодые тогда были. — Надя молчала. С фотографии, снятой на выпускном, ей улыбалась она же. — Может, Мила моя дочь.

— Не твоя, — ответила Надя.

— Точно?

— Да.

— Почему ты так в этом уверена?

— Потому что не ты ее отец. Когда мы с тобой переспали, у меня уже была задержка три недели. — Отец Милы — взрослый женатый мужчина. Ему нравилось заниматься с Надей сексом в машине на берегу моря, но, как только она рассказала ему про задержку, он перестал отвечать на ее звонки. Тогда она сблизилась со Славой в надежде на то, что он все исправит.

Он помолчал и наконец сказал:

— Что ж. Это ничего не меняет. Я тоже был с тобой. И мог бы быть все эти годы.

— Ну не был же.

— Слушай, я был совсем пацаном, вел себя как придурок, но я повзрослел! Я хочу семью. Прошу, не наказывай малышку за мою прошлую ошибку.

Он наверняка репетировал эту реплику. Надя ответила:

— Сейчас не время, ясно? Забей. — Надя знала, что он не все сказал, но повесила трубку.

Захотелось смеяться. Или реветь. Она ощущала то же самое, когда увидела две полоски на тесте: это что, шутка? Не может быть! К горлу подступил ком. Слава позвонил опять, она отключила жужжащий телефон. Его голос и слова («Мы такие молодые были») не смолкали у нее в голове.

Жаль, что некуда выпустить пар. Перезвонить Чеге? Нет. Рассказать Миле? Тоже нет. Подружек у Нади не осталось. Некоторые девочки обсуждали такое со своими матерями, но не Надя. Пришлось бы пересказывать телефонный разговор, крича маме в ухо.

Пять лет назад, узнав, что беременна, Надя рассмеялась. Громко и горько. Сложно сказать, что тогда доходило до ее матери (интрижка с Иваном Борисовичем, роман со Славой, слезы дочери поздно ночью, растущий живот), а что поглощали посторонние шумы. Они с дочерью даже ни разу не поговорили по душам о том, что скоро родится малыш. Во втором триместре родители стали бросать редкие комментарии: как это ужасно — воспитывать детей при капитализме, вот при коммунизме у семей было намного больше поддержки; не поднимай руки вверх — вредно для ребенка.

Все понимали: Надя сделала что-то плохое, но ее поступок никто не обсуждал. Мать избегала смотреть на ее огромный живот, даже когда дочь уже привезли в роддом. В Надины родительские способности она тоже, конечно, не верила. Вместо того чтобы научить чему-то полезному, мать только все время ворчала: медсестры плохие, соседи отвратительные, еда неправильная, дочь тщеславная и ленивая.

Все осталось по-прежнему. Надя вернулась в гостиную, мать нахмурилась:

— Где ты ходишь? Я тебе уже постелила. — Она сгорбилась и расправила угол простыни на диванной подушке. Надя взяла Милу на руки и почувствовала, как горячие ножки обхватили ее за талию.

— Мама, я справлюсь! — С Милой на руках она стала теснить мать, та отступила. — Можно было и подождать десять минут, — буркнула под нос, зная, что говорит сама с собой.

Мать еще немного побыла в комнате. Надя целовала Милу в шею, щекотала ее, чтобы дочь рассмеялась. Ее родная девочка! Пусть говорят что хотят, пусть шепчутся на здоровье. Это ее дочь: длинные ноги, округлый животик, ноготки, непослушные пряди волос на лбу. Щечки такие круглые, что не видно уголков губ, когда она улыбается. Подумать только, на что Надя пошла ради Милы и на что еще готова пойти.

Утром Надя позвонила в головной офис Сбербанка. Закрыто. Однако голос с московским выговором на автоответчике придавал уверенности. Тогда Надя позвонила в дальневосточное отделение, где попросила электронный адрес московского офиса: решила написать письмо.

Потом родители пригласили их с Милой на спектакль кукольного театра во Дворец культуры. Было решено ехать. В зрительном зале все четверо сели на деревянную скамью. Огни погасли. Поднялся занавес, и на сцене появились кукольные головы из папье-маше, потрепанные костюмы, руки, поднимающие в воздух лягушек, лис и петухов.

После спектакля Надя решила сводить дочь в кино; родителям она объяснила, что в Эссо нет кинотеатра.

Мать нахмурилась:

— Кино можно и дома посмотреть.

— Не ждите нас, мы вернемся пешком, — попросила Надя.

Кинозал располагался этажом выше. Когда они с Милой поднялись, свет в фойе не горел. Мила начала хныкать.

— Кино по утрам не работает, — объяснила Надя. — Прости меня, я и забыла.

Мама с дочкой побрели назад. Внизу в киоске продавались пирожки с ягодами. Надя протянула продавщице банкноту и взяла два пирожка.

С липкими от ягодного джема руками Надя и Мила ходили по коридору и разглядывали росписи на стенах. Завибрировал телефон, высветился номер Славы, Надя отправила звонок в голосовую почту и взяла Милу за руку.

На стенах кружились нарисованные мужчины в волчьих шкурах. В детстве Надя часто бывала здесь с родителями.

— Милуша, пойдешь завтра на рыбалку с дедушкой? Когда я была такой, как ты, мы с ним частенько ходили рыбачить.

Мила сжала мамину руку:

— А как это — рыбачить?

Густой гнилостный запах отлива, бескрайняя гладь моря, и отец нанизывает приманку на крючок, по рукам струится кровь.

— Это чудесно, — ответила Надя.