Исчезновение Йозефа Менгеле

Медик прощупывает живот стонущего доходяги, вглядывается в холодное как мрамор лицо, белоснежные усы и морщинистый лоб и запрашивает медицинскую карту, составленную на основании документов, оставленных Боссертом в приемном покое. Рентгенологи вот-вот дадут свое заключение. Врач озадачен. За двадцать лет карьеры, признается он, ему еще не приходилось видеть, чтобы организм белого пациента к сорока шести – сорока семи годам был так изношен: должно быть, жизнь у господина Герхарда была весьма нелегкой. Музикус вдруг спохватывается: в этих поддельных документах Менгеле датой рождения вписан не 1911-й, а 1925 год. Он ссылается на ошибку больничной администрации, сейчас он попросит исправить, доктор прав, больной на десяток лет старше, мое почтение, доктор. Тут кстати появляется и медсестра с рентгеновским снимком внутренних органов. «Сейчас все будет в порядке, Вольфганг, все будет в порядке», – говорит своему мертвенно-бледному гуру Боссерт.

Кишечник действительно закупорил темный плотный шар величиной с бильярдный. Рак? Нет, скорее кишечная непроходимость. Может, он проглотил инородное тело? Нет, он уже сколько дней ничего не ел, первые болевые приступы появились в прошлом году. Что же тогда? Загадка, но нужно оперировать, и немедленно.

Врач извлекает из живота Менгеле впечатляющий клок волос. Из-за его привычки покусывать усы волосы слиплись и закупорили транзит. Он во всех отношениях легко отделался. «Вольфганг Герхард» оплачивает лечение в стационаре и отбывает в неизвестном направлении.

65

Выходит Менгеле пошатываясь. Разрез у него заживает, но силы уходят, дряхлеющее тело посылает тревожные сигналы. Стоит ему взяться за полено, как в поясницу вступает, а иногда преследующие его мигрени так сильны, что приходится по нескольку дней не вставать, лежа в темноте. Простата распухает, зрение падает, изводят зубные боли. В конце 1972-го он с помощью обрывка веревки и ножа сам выдирает себе гнилой зуб, потому что иначе верхняя челюсть воспалится изнутри. Боль невыносимая, как будто кузнец молотом сбивал зубную эмаль; все нервы зашлись в содрогании вопля. Походов к врачам Менгеле избегает, до сих пор напуганный замечанием больничного доктора о дате рождения – удостоверение личности было отравленным даром Герхарда. Он знает, что приходится платить за стресс, одиночество и бессонные ночи десяти последних лет, физические нагрузки под палящим солнцем, унижения и споры, расставания, зной, меланхолию и влажность, за его высохшее сердце, отмершее сердце. Снова возвращаются нездоровые мысли, тень смерти. Безразличие Штаммеров к его беде повергает его в отчаяние.

Он рассчитывает только на последнего союзника – Музикуса. Но Боссерт не Герхард. Он не вскочит в свой «фольксваген», чтобы примчаться из-за любой царапинки: не до такой степени фанатично предан, как был его соотечественник. Хоть он и восхищается упорством беглеца, но вовсе не собирается приносить ему в жертву ни карьеру, ни семью. Менгеле – эгоцентричный манипулятор. Боссерт был оскорблен его цинизмом по отношению к Герхарду, чья судьба сейчас – череда бедствий: медицинские обследования в Австрии показали, что у его жены рак желудка, а у сына – рак костей. Лечение стоит бешеных денег. Герхард обратился к бывшему протеже – он целых десять лет не требовал с него ни сентаво за верную службу. Но Менгеле недовольно фыркает, уверенный, что Герхард вымогает у него деньги, раздувая общую сумму расходов на лечение: уж лучше было бы смириться с неизбежностью, ведь его жена все равно скоро умрет, и чего тогда разбазаривать чужие средства! Если б Боссерт не настаивал, Менгеле не попросил бы своего брата помочь Герхарду, да к тому же, размышляет Боссерт, и этого бы не сделал, не опасайся он, что бывший и ныне безутешный фактотум продаст какие-нибудь его секреты журналисту или полиции. Менгеле же, верный себе, потом написал Герхарду, что потрясен скаредностью своего семейства.