Исчезновение Йозефа Менгеле

В начале 1970-х отец с сыном начинают писать друг другу чаще и чаще. Менгеле долго пренебрегал Рольфом, поскольку тот был пристегнут к юбкам Ирены. Он предпочитал ему Карла-Хайнца, своего духовного сына – уж того-то он смог направить на путь истинный еще в Аргентине, когда тот был подростком и жил рядом. Но теперь, едва избежав смерти, Менгеле втемяшил в голову воскресить отношения с биологическим сыном, которого он видел в Швейцарии пятнадцать лет назад и всего десять дней. Он ждет от него сочувствия, которого его лишили все остальные, и без снисхождения вываливает на него все свои повседневные горести – проблемы со здоровьем, синуситы, повреждение спинных дисков: «Вероятно, начинается артроз позвоночника», – надеясь разжалобить Рольфа и зная, насколько тот слабей и чувствительнее остальных членов клана Менгеле. Повинить, пощекотать гордыню, поманипулировать. Отец нарочно расхваливает сыну достоинства кузена Карла-Хайнца – «вот немец что надо», трудолюбив, скромен и приятен – и регулярно присылает ему денег тайком от Алоиса и Дитера; вот бы и Рольфу подумать о том же. Он хочет настроить сынка, молокососа, «сбитого с пути объевреившейся прессой, продавшейся всевластию денег», против толерантного воспитания Ирены и фрибургского башмачника. «Без власти мир ни на что не годен и бытие утрачивает всякий смысл», – пишет он ему. Менгеле критикует его образ жизни, внешность его жены и даже не прикидывается удивленным, узнав о его сердечных неприятностях: женившись, Рольф всего год спустя разводится. Когда молодой человек отказывается заканчивать диссертацию, отец выражает явное презрение к такому отсутствию честолюбия: «В наши дни каждый – адвокат; хочешь, чтоб я тобой гордился, – стань доктором права». Потом Менгеле смягчается и выклянчивает хоть немного нежности: фотокарточки, открытки с видами Шварцвальда и Мюнхена; он такой несчастный и покинутый «в джунглях, сосланный на край света».

Рольф отбивается, уступает, отвергает, спрашивает: но как же Освенцим, папа? Менгеле заявляет, что невиновен во вменяемых ему преступлениях. Он сражался за «не подлежащие сомнениям традиционные ценности» и никогда никого не убивал. Наоборот: решив, что вполне способен к этой работе, он спасал жизни. Никакой вины за собой он не чувствует. У Рольфа просто мало информации, ему следует поучиться забывать о некоторых печальных событиях: вредоносная это затея – вечно копаться в прошлом. Германия оказалась в смертельной опасности. Кроме того, отцу и сыну подобает любить друг друга, что бы ни случилось. Он просит навестить его в Бразилии, «с открытым сердцем, без предрассудков».

Рольф напряженно раздумывает. В глубине души он понимает: обрести душевный покой ему суждено лишь в столкновении с родителем, медиком, который смеялся в Освенциме и насвистывал оперные арии, выбирая людей для опытов. Лицом к лицу, как мужчина с мужчиной, Менгеле против Менгеле. Они начинают обсуждать поездку, как вдруг в семье Штаммер происходит новое побоище.

67

Менгеле поднял руку на Гитту. В драку переросли глупые пререкания из-за последней дольки шоколадки, разбитого горшочка с вареньем, некстати потисканной попки бывшей танцовщицы: распря из-за сущих пустяков, но Гитта принялась вопить, и Менгеле влепил ей оплеуху. Геза оттаскивает поддатого нациста и немедленно звонит Боссерту. Пусть-ка Менгеле поживет несколько дней у своих дружков, этого хватит, чтобы Зедльмайер успел пересечь Атлантику. На сей раз Штаммеры встали насмерть; даже пять тысяч долларов, которыми машут у них перед носом, не производят никакого впечатления: после тринадцати лет жизни бок о бок расставание – дело решенное, прощай, Петер, прощай, Хохбихлер, скатертью дорога. Что же делать Менгеле? У Музикуса нет связи с Герхардом; Рудель улетучился. Единственный возможный вариант и тот увильнул. Некий близкий приятель, сперва согласившийся приютить его, потом отказал: услышав обо всем от Музикуса, он ночами глаз не может сомкнуть – ему кажется, что таинственные незнакомцы выслеживают его. Жене Музикуса Лизелотте не нравится, что стоит мужу отвернуться, как Менгеле лапает ее ноги и зад; Боссерт поклялся ей, что он не явится к ним сеять смуту. Время идет, Штаммеры уже продали ферму в Каейрасе и поселились в роскошной вилле площадью тысяча квадратных метров в Сан-Паулу; у Менгеле и Сигано есть два месяца, чтобы освободить место, иначе в конце января 1975 года их выкинут на улицу. Не видя выхода, шестидесятилетний старик решается на немыслимое: в первый раз после бегства из Буэнос-Айреса он поживет один. Геза, узнавший о его связи с Гиттой, всерьез хочет заставить его дорого заплатить за это. Он подвергает его последнему унижению: купив для Менгеле жалкую мазанку-бунгало в нищенском квартале Сан-Паулу под названием Эльдорадо, требует с нациста платить ему за аренду жилья из его же части выручки от продажи фермы в Каейрасе; куда уж Менгеле до понимания подобной справедливости.