Исчезновения

После тренировок с миссис Перси я даже не жду Уилла. Когда выхожу, на улице так холодно, что перехватывает дыхание, а облака над головой прорезает солнечный свет. Вспоминаю, что миссис Клиффтон сказала о разных типах Катализаторов. Чувствую округлость Внутреннего взора в своем кармане и острый угол книги Шекспира, выпирающий через ткань сумки. Думаю о том, как однажды мы сможем вернуться домой и оставить это несчастное место позади.

Иду с опущенной головой, пока не поворачиваю на длинную тропинку, которая вскоре превращается в грязь. Ранний мартовский снег лежит между рядами кукурузы, белый и собранный граблями в аккуратные полосы.

Дом мамы появляется раньше, чем осенью, его тусклый серый силуэт проступает из рощи голых деревьев. Я готовлюсь увидеть волну оскорблений на гниющих досках. Но тени падают так, что какое-то время их не видно.

Подхожу ближе, тяжелая от книг сумка бьет меня по ноге с такой силой, что оставит синяк. Деревья шумят как летний дождь. Останавливаюсь и прислушиваюсь. Моргаю, снова моргаю, когда смотрю на дом.

Это не было игрой теней. Просто слов там больше нет.

Краска дома снова стала одним гладким серым слоем.

Сердце открывается как ставни.

Снег убрали с земли. Слово «Катализатор», когда-то написанное повсюду на земле, стерто. Клумбы отмечены низеньким ограждением. Рваные края досок стали гладкими. Даже водопад из кирпичей трубы собран и переделан в красивую завершенную скамейку. Мамин дом больше не выглядит оскверненным и проклятым. Он похож на памятник.

Кто это сделал?

Сажусь на кирпичную скамейку и тяжело опускаю сумку на землю, а лицо горит от воспоминаний о том, как все это время Уилл ускользал из дома с коробкой инструментов.

Не понимаю его. То мне кажется, он флиртует со мной, а потом думаю, что относится ко мне как к парии. Он приглашает Элизу на бал, но иногда словно ревнует меня к Джорджу.

А теперь это.

Я уверена, что стала ему небезразлична. Только не знаю, в каком смысле.

Осматриваю территорию и думаю, какие цветы посадить здесь в маленьких клумбах, какие семена глубоко закопаю в землю Стерлинга, чтобы они расцвели независимо от того, увижу ли это или нет. Достаю из сумки маминого Шекспира. Думаю, ей бы понравилась кальмия широколистная. Рассеянно провожу пальцами по написанному ею имени. Та записка, что я нашла в первый день в поезде.

Стивен, я всегда буду любить тебя.

Там, в возрожденных тенях ее дома, у меня появляется внезапная мысль. Открываю сумку и достаю флакон с Внутренним взором, который дала мне миссис Клиффтон. Набираю чуть-чуть на пальцы и прикасаюсь к векам.

«Стивен», – думаю.

Череда воспоминаний бурлит передо мной, коротких и чистых, как капельки воды, проливающиеся на мои веки и оставляющие круги. В одном из них мне девять, стою с молодой мамой, она смотрит на свое отражение в треснутом зеркале туалетного столика, нанося на щеки румяна, зовет «Стивен», а потом исправляется и кличет Майлза. Позже она в саду, у нее длинные спутанные волосы, усталые от бессонницы глаза, и она бегает за моим братом-малышом. Всего только пять таких памятных эпизодов, в которых она зовет Майлза чужим именем. И последнее воспоминание: она стоит у раковины, еле слышно разговаривая сама с собой, пока моет тарелки и наблюдает за кроваво-красным кардиналом за окном.

Я не приближаюсь к разгадке, кто такой Стивен. Но мне почти все равно.

Потому что могу видеть ее.

От сильного холода пальцы теряют чувствительность, но, когда образы тают в темноте, наношу еще чуточку Внутреннего взора на веки. «Лягушки и рыба», – думаю и возвращаю себя в наш сад. Мама смеется пасмурным утром, кольцо блестит у нее на пальце, а кожа светится как созревший персик. Хочу остаться и видеть ее такой, пытаюсь удержать это воспоминание, пока слезы не смывают Внутренний взор.

Вытираю глаза, ветер шелестит страницами книги, все еще открытой на моих коленях, останавливаясь на том стихотворении, которое мы обе отметили. Продолжала ли она делать эти пометки и после того, как покинула Стерлинг? Оставалась ли бодрствовать до поздней ночи, обводя эти абзацы, когда тайна все еще преследовала ее, как и вина, и мысли, почему она одна-единственная освободилась?