Исчезнувшая библиотека

Кроме христологической темы, Амр также затронул в диалоге вопрос о «единственной» книге: его точка зрения, в понимании собеседника, была близка к образной и догматической сентенции халифа Омара. «Прославленный эмир /сообщает патриарх в своей записи/ спросил у нас, признают ли евангелия истинными все, кто исповедует христианскую веру и носят в мире имя христиан»; получив от патриарха утвердительный ответ, Амр возразил, что в таком случае непостижимо, почему христиане, как ему кажется, разделены на различные «веры»; ответ патриарха изобличал широту взглядов и немалую терпимость: ведь и Пятикнижие считают священной книгой люди, исповедующие различные религии: иудеи, христиане, мусульмане. После чего Амр приступил к проблеме с другой стороны: стал задавать собеседнику конкретные, житейские вопросы (например: как разделить наследство человека, у которого много наследников?), интересуясь, есть ли в христианских евангелиях ответы на подобные вопросы. Услышав, что в евангелиях речь идет только о «небесных доктринах и животворных заветах», начал по-отечески увещевать патриарха: «Тогда сделайте вот что: или докажите мне, что ваши законы содержатся в евангелиях, и вы, соответственно, живете по ним, или принимайте без разговоров мусульманский закон». В своем ответе патриарх выступил на защиту плюрализма: «У нас, христиан, тоже есть законы /имеется в виду, кроме евангелий/, и они в целом совпадают с евангельскими заветами, канонами апостолов и законами церкви».

Однако претензии Амра не предвещали деструктивной дилеммы Омара, как то показалось аббату Но. Напротив: как передает историк Михаил Сириец, сразу после этой беседы эмир попросил, чтобы патриарх велел перевести на арабский христианские евангелия, желательно, исключив все эти странности насчет божественности Христа; на протесты Иоанна он любезно ответил: «Ладно, пиши, как хочешь» («Chronique ecclèsiastique», II, pp. 431-432). Неудивительно, что в такой примиряющей атмосфере «мусульманское» евангелие от Варнавы представляет вариант, согласно которому Иуда был распят вместо Христа, что совпадает с Кораном, где сказано: «Они его не распяли, человек, похожий на него, занял его место» (сура IV, 156).

В беседе между Амром и иаковитским патриархом Сирии принимал также участие ученый еврей приглашенный Амром, который желал уточнить по еврейскому оригиналу пассаж из «Книги бытия» (XIX, 24), где дважды встречается слово «Господь» («И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба»). Лакомый кусок для христологического диспута. Когда его спросили, так ли гласит его Закон, ученый еврей ответил, если верить патриарху: «Я в точности не знаю».

3 Аристей на злобу дня

Передавая диалог между Иоанном Филопоном и Амром, арабский историк египетского происхождения Ибн аль-Кифти (1172—1248) приписывает Иоанну длинную речь, в которой вспоминается происхождение и история Александрийской библиотеки. Большая часть этой речи — вольный пересказ «Письма Аристея». С одним существенным изменением. В самом деле, если в «Письме Аристея» Деметрий ободряет правителя, сообщая ему, что «очень скоро» (§10) будет достигнуто предусмотренное количество, 500 000 свитков, а проблемой, достойной особого внимания, считает только «еврейский закон», то в диалоге между Птолемеем и Замирой, приведенном у Ибн аль-Кифти, на вопрос царя, только что узнавшего, что собрано 54 000 книг: «Сколько еще осталось собрать?» — Замира отвечает менее утешительно: следует целый перечень народов, чьи книги надобно приобрести, чтобы библиотека стала «полной» («Северная Индия, Индия, Персия, Грузия, Армения, Вавилон, Мусиль, земли ромеев /=Византия/»).

Подобная переработка рассказа Аристея слово в слово повторяется в начале «О весах и мерах» епископа Епифания, который жил с 315 по 403 год нашей эры и в старости стал митрополитом острова Кипр. Этот выдающийся памятник, названный «настоящей библейской энциклопедией» (Altaner Stuiber «Patrologie», Freiburg — Basel — Wien, 1966, p. 316), начинается с красочного рассказа о переводе на греческий язык Ветхого Завета, куда, по обыкновению, включено и рассуждение по поводу Александрийской библиотеки. В самом деле, упомянув Птолемея Филадельфа, в правление которого 72 переводчика осуществили свой труд, Епифаний продолжает так: