Исчезнувшая сестра [litres]

Минуты через три из-за перегородки вышла женщина в такой же темно-синей накидке до пят с капюшоном, какая была на Федоре. Как и у него, верхнюю часть ее лица скрывал низко надвинутый капюшон. Я могла видеть только ее рот и подбородок. Подбородок с ямочкой, рот со вздернутой нижней губой. Эля?! Эля вместо Малгеру!

Женщина опустилась на сиденье напротив меня и первым делом стала расправлять складки на своей накидке, а потом сняла капюшон. Я не поняла, кого я вижу.

Эта женщина могла быть Элей, но могла и не быть ею. Черты лица были Элины, но их острота – не ее. Цвет и разрез глаз – ее, а их выражение – не ее. А главное, у этой Эли-не-Эли не было роскошных светло-русых волос моей сестры. Ее голова была обрита. Где прежде были волосы, теперь виднелась щетина в несколько миллиметров. Светлая щетина.

Можно сказать, передо мной сидел изуродованный клон Эли. И чем больше я в него вглядывалась, тем меньше оставалось сомнений, что это она сама. Я поняла, почему теперешняя Элеонора ужаснула Андрея. Она ужаснула и меня.

Мешки под глазами. Неподвижный взгляд. Я стала искать в ней прежнее. И нашла: широко расставленные глаза, четкий аккуратный нос, высокие изящные скулы, витиевато изогнутая линия губ. Косметики на ее лице не было, как и в юности. То, что оно с возрастом постарело, я ожидала. Но у нее еще и потускнели глаза. Потускнели и стали меньше.

– Ты хотела со мной говорить. Говори.

Это прозвучал голос Элеоноры. Голос, который пел в шатре мантры. Я услышала его живым, и у меня опять перехватило дыхание, а к глазам, как и в прошлый раз, подступили слезы.

Какого-то определенного чувства или ощущения, которое могло бы вызвать слезы и в этот раз, у меня вроде не было. Я не похолодела, и меня не бросило в жар от ее голоса. Только что-то внутри кольнуло. Мгновенная, чисто физическая реакция, и все.

Я машинально сощурила глаза, чтобы из них что-то не потекло. Такая Эля не должна была это видеть.

– Дай мне перевести дух. Я вообще-то думала, что буду говорить с Малгеру, – сказала я ей.

– Ты и говоришь с Малгеру.

Я опешила. Эля – Малгеру? Эля – Малгеру! Эля – Малгеру. Эти два слова зазвучали у меня в голове с тремя разными интонациями – вопросительной, восклицательной и утвердительной.

– Так в чем же дело? – поторопила меня Малгеру, она же Элеонора. Я всеми силами старалась закрепить в своем сознании, что передо мной сидит моя сестра.

– Мы думали, ты попала в беду, – сказала я.

– Почему?

– Потому что ты пропала.

– Раз пропала, значит, в беде?

Ее голос зазвучал резко. Мне стало больно. Боль меня встряхнула.

– Нельзя бросать близких, – сказала я. Это было из «пакета бесспорных истин», заготовленных мною для моей «одураченной сестры».

Элеонора-Малгеру усмехнулась и спросила:

– Когда ты пришла к этому выводу?

– При чем тут я?

Она хмыкнула. И в самом деле, не мне было это говорить.

– Почему ты ничего не объяснила матери?

– Она бы ничего не поняла.

– А вдруг? Почему было не попробовать? – не отступала я.

– Потому что это я жила с матерью всю свою жизнь, а не ты. И я знаю, что у нее может быть «вдруг», а что – нет.

Она произносила слова отчетливо и бесстрастно, как диктор. Прежняя Эля, Эля-актриса, любила играть интонациями. Она говорила о чем-то веселом трагически, о скучном – восторженно, о каких-то мелочах – патетически. Игра ради самой игры. Эля-Малгеру была диктором. Во всяком случае, такой она была со мной. А еще точнее, такой я ее воспринимала.

– Ты бы видела, что с ней стало, – сказала я.

В Малгеру ничто не двинулось.

– Почему ты здесь? – спросила она.

– Я же сказала, мать…

– Потому что любишь мать?

– Это нечестно, Эля.

– Или, может, потому что любишь меня?

– Да что ты все любишь и любишь. В каком смысле – любишь?

– В единственном. Ты ведь любишь свою свободу, верно?

– Да, люблю. И что?

– Тогда ты знаешь, что такое любить.

Сказав это, Малгеру встала с кресла и сказала:

– Вот мы во всем и разобрались.

Я вскипела:

– Мы вообще ни в чем не разобрались!

Не обращая на меня внимания, она двинулась к двери, через которую вошла, и скрылась за ней.

19

Я была в шоке. Соображать я не соображала, но ходить могла. Надежда, как и в прошлый раз, вывела меня из перехода и после неудачной попытки заговорить со мной оставила меня стоять у его входа. А потом ноги сами повели меня в мой желтый корпус.

По дороге я задалась вопросом, зачем я туда иду. Ах да, я собиралась после встречи с Элеонорой ехать домой. Все верно, мне надо вернуться в свою комнату и собрать вещи. А потом я пойду в камеру хранения за кошельком и мобильником. Тут я вспомнила, что без справки из секретариата мне их не отдадут. Я должна сначала выписаться в секретариате, получить справку для камеры хранения и уже после этого идти туда за вещами. Значит, мне надо сейчас топать в секретариат, пока он не закрылся. Я развернулась и пошла туда.