Исчезнувший

– Прежде чем играть в обвинителя, – оборвал его Грейди, – скажите мне, Эндрю, как быть с тем фактом, что две недели назад Эрих Уэйр обедал с тремя людьми в Бедфорд-Джанкшен? В двух километрах от зала встреч Собрания патриотов в Кантон-Фолз и в пяти – от вашего дома.

Констебл посмотрел на Рота, тот отрицательно покачал головой, и заключенный промолчал.

– Мое терпение на пределе, – сказал Грейди. – Только и слышу: этого не делал, в том не замешан. Так докажите, что это правда. Назовите имена. Тогда поговорим.

Клиент и адвокат шепотом посовещались, и Рот сказал:

– Мой клиент сделает несколько телефонных звонков.

– Меня это не устраивает. Пусть назовет их сейчас.

Встревожившись, Констебл сам обратился к Грейди:

– По-другому не выйдет. Я должен удостовериться.

– Боитесь, что придется сдать приятелей? – холодно осведомился обвинитель. – Что ж, сами сказали – вам нравится задавать неудобные вопросы. Так позвольте и мне задать такой вам: какие же это приятели, если они готовы упечь вас за решетку на всю жизнь? – Грейди поднялся. – Если не назовете имена до девяти вечера, то завтра, как и было намечено, начнется суд.

11

Сцена была не ахти.

Когда Дэвид Бальзак перестал гастролировать и приобрел “Зеркала и дым”, он переоборудовал заднюю половину магазина под маленький театр. Днем по воскресеньям и вечером по четвергам Бальзак устраивал в нем бесплатные представления, чтобы ученики почувствовали, что значит выступать на настоящей сцене.

Кара знала, что домашние репетиции и выступление на сцене – это как небо и земля. Стоило выйти на публику, и тут же происходило нечто необъяснимое. Трюки, которые дома никак не давались, вдруг шли без сучка без задоринки. И наоборот, в совершенстве освоенный номер мог не получиться.

Время приближалось к четырем часам воскресенья, начали собираться зрители. Стоя за занавесом-задником, Кара смотрела на сцену. Голые черные стены – в царапинах и потеках, на неровном дубовом полу – кусочки маскировочной ленты. И все же это была сцена, для Кары такая же настоящая, как Карнеги-холл.

Зал постепенно заполнялся. Она подумала, много ли будет народу, хотя на самом деле это не имело значения. Кара была уверена, что все у нее получится, и в эти последние минуты перед началом представления не размышляла о трюках, а просто смотрела на публику и наслаждалась мгновениями душевного покоя.

В самом начале пятого прибыл последний зритель. Скажи ей кто-то, что этот человек появится на ее представлении, она бы ни в жизнь не поверила.

– Тут можно проехать, – сухо сказал Райм Тому и Закс, направив блестящее инвалидное кресло в проход между рядами в “Зеркалах и дыме”. Он остановился на полпути к сцене. Оглядывая убогое помещение, он заметил, что на него смотрит полная чернокожая женщина. Она медленно встала, подошла и села рядом с Закс. Не те ли они полицейские, о которых ей говорила Кара, осведомилась она. Те самые, ответил он. Так они познакомились.

Ее звали Джайнин, она работала медсестрой в интернате, где находилась мать Кары.

– Кара мне говорила, что ее мать больна, – сказал Райм. – Ей не лучше?

– Немного лучше.

Райм почуял, что здесь все не так просто, однако Джайнин дала ему понять своим тоном, что ей не пристало делиться с посторонними конфиденциальными сведениями о подопечных.

Светильники потускнели, зрители замолкли.

На сцену поднялся седой мужчина. Несмотря на убогую обстановку, он был в хорошо сшитом костюме и выглядел весьма презентабельно.

Ага, заключил Райм, это и есть наводящий на Кару ужас наставник Дэвид Бальзак. Тот не назвался – просто окинул зал взглядом и произнес:

– Сегодня, дамы и господа, я рад представить одну из моих многообещающих учениц. Она покажет номера, мало кому известные вне круга иллюзионистов. Дамы и господа… Кара!

На сцену вышла девушка в трико с вырезом в форме полумесяца на груди. Поверх трико была наброшена блестящая тонкая ткань – наподобие полупрозрачной римской тоги. Девушка двигалась с изяществом балерины. Она выдержала паузу, медленно обводя публику взглядом, и произнесла мелодраматическим тоном:

– Превращение. Превращение. Как оно нас завораживает. Алхимия – превращение свинца и олова в золото.

Она подняла серебряную монетку, сжала ладонь, разжала – монетка стала золотой. Подбросила монетку в воздух, и та разлетелась дождем золотых конфетти.

Зрители захлопали и довольно зашушукались.

Кара снова окинула публику серьезным взглядом:

– Есть одна книга, тысячу лет назад ее написал римский поэт Овидий. Она называется “Метаморфозы, или Превращения”. Например, гусеница превращается в…

Она раскрыла ладонь, и выпорхнула бабочка.

– “Метаморфозы”, – продолжала Кара, – книга о превращениях. О том, как люди превращаются в других людей, в животных, растения, предметы. Одни истории Овидия трагичны, другие увлекательны, но все они имеют одно общее. – Пауза. А потом Кара воскликнула: – Волшебство!

Вспышка света, клуб дыма – и она исчезла.