Ищем человека: Социологические очерки. 2000–2005

Многочисленные исследования и наблюдения обнаруживают устойчивое преобладание позитивных оценок, стереотипов восприятия, установок, обращенных к прошедшим периодам отечественной истории, преимущественно к самому длительному в XX веке «периоду застоя». Судя по опросам, политическая и экономическая системы, лидеры, отношения между людьми, вся обстановка 70-80-х чаще всего представляется современному российскому человеку более предпочтительной по сравнению с нынешней. Создается – и активно поддерживается значительной частью политической и журналистской элиты – представление о доминировании ностальгических ориентаций в современном российском обществе. Отсюда нередко делаются выводы о неудаче или даже о принципиальной невозможности его реформирования, неприемлемости чуждых моделей жизни для людей, сформировавшихся в советскую эпоху, неизбежности возврата к привычным образцам или хотя бы символам и т. д. Судя по опросным данным, общественное мнение довольно охотно принимает подобные трактовки.

Проблема «человека ностальгического» (а в известном смысле – и «общества ностальгического») несомненно существует, но столь же несомненно, что она не поддается раскрытию с помощью примитивных «ключиков». Нетрудно привести солидный ряд фактов, данных исследований, показывающих, что, сколько бы люди ни сожалели о некоем прошлом, они живут сегодняшними интересами и надеждами. Самая острая тоска по пройденному далеко не всегда равнозначна стремлению туда вернуться. Общественная полемика вокруг образцов и установок, коренящаяся в историческом прошлом, служит, скорее всего, средством самоопределения, самооправдания, размежевания и т. д. современных общественных сил. Это значит, что нуждаются в обстоятельном анализе характер, источники и механизмы влияния «ностальгических» образцов на различные сферы жизни общества и человека.

Существует стандартный набор простых объяснений наблюдаемых феноменов социальной ностальгии: надежды не оправдались, жизнь большинства людей стала просто хуже, политические лидеры первых лет перемен не выполнили своих обещаний, старый порядок сменился хаосом, «Запад» не только не оказал действенной помощи, но использует в своих интересах слабость России и т. д.

Между тем в массовых настроениях, как мы знаем их по регулярным опросам, выражения тоски по лучшему прошлому постоянно сочетаются с обычными практическими интересами сегодняшнего дня: большинство опрошенных постоянно выражает желание не просто «выживать», но жить «не хуже», а то и «лучше» окружающих, кое-кто примеряется и к западным стандартам жизни. Давно установлено, что оценки населением «общей» ситуации (положения в стране) всегда выглядят хуже оценок собственного положения. (Строго говоря, здесь прямые сравнения неадекватны, потому что сами ряды оценок «общей» и «своей» ситуации исходят из разного опыта и исполняют различные функции в системе координат человеческой деятельности.) В то же время социальная ностальгия нередко наблюдается и у людей, преуспевающих в собственных делах. Индивидуальные ретроспективы (и перспективы тоже) строятся и оцениваются принципиально иначе, чем социальные, политические и пр.

Очевидно, что из любого трудного положения возможны, в принципе, разные «выходы». Если «сегодня» что-то плохо, можно либо вспоминать о том, что «вчера» было лучше, либо надеяться на то, что лучше будет «завтра». По опросным данным, в самой трудной, переломной ситуации 1992 года в общественных настроениях преобладали не тоска по «вчера», а как раз надежды на «завтра». Вопрос, что произошло позже с массовыми и элитарными ожиданиями, требует, видимо, специального изучения. Можно ссылаться на усталость, на какие-то «естественные» пределы массовой выдержки, на обманутые надежды, на разочарование в лидерах, на возрождение – в различных формах – организованной оппозиции, способной придать оформленное выражение настроениям разочарования и недовольства. Так или иначе, где-то на рубеже 1993–1994 годов явно изменился характер ожиданий – притом связанных с надеждами социального порядка (на власть, на лидеров). Другое дело, насколько изменилась природа таких ожиданий, т. е., например, насколько важным остался в них «сказочный» компонент (ожидание «чуда»).

Если для преобладающей части опрошенных средоточием ностальгических соблазнов обычно является «застой» (именно этому периоду приписывается максимальная – по меркам ушедшего века – стабильность, уверенность в завтрашнем дне и пр.), то для некоторых групп соблазнительными служат иные исторические образцы – от монархических до сталинских. Можно встретить и людей, восторженно вспоминающих первые годы перестройки и гласности или даже завидующих соседним странам, где на поверхности общественной жизни как будто заметно открытое противостояние, демонстративная (не всегда, впрочем, серьезная по классическим меркам) политическая борьба.