Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1942–1943

Из братьев за столом лишь старший – Миша. Он опускает с колен озорную, не в меру расшумевшуюся Гренадку, одернув на ней платьице и слегка подшлепнув под зад, направляет ее, смешно, как утенок, переваливающуюся из стороны в сторону, вдоль стола: «А ну, беги к бабуле! Быстро. Кыш!» Он берет со стола пузатую бутылку с какой-то золотисто-пурпурной наливкой, подмигивает сидящей рядом тете Ксении: «Причастимся, тетушка? Тебе наливочки или что покрепче?» Обнося спиртным гостей, – а за столом, помимо всех нас, сидят еще мой двоюродный (со стороны мамы) брат Михаил со своим другом Гришей, а также двоюродные (со стороны отца) сестры Мария и Вера, – Миша на мгновение замешкался возле меня и Нюры. «А вы, девчонки, выпьете сладенького? Не желаете? Ну, как говорится, – вольному воля… Я подумал – в честь праздника…»

А нам и без какого-либо «причащения» весело. Выйдя из-за стола, мы заводим с Нюрой в соседней, большой комнате патефон, поочередно кружимся с нашим общим «взрослым» кавалером, обаятельным, белокурым Гришей, в зажигательной «Рио-Рите». Мы обе втайне слегка симпатизируем ему, а он, коварный, увы, отдает предпочтение моей взрослой, красивой кузине Марусе.

Потом, оставив веселую компанию за игрой в карты, мы отправляемся с Нюрой в кино, в нашу знаменитую «Кирху». Сегодня там идет фильм «Большая жизнь» с участием обожаемого всеми нашими девчонками Марка Бернеса. Я, конечно, тоже немножко влюблена в этого артиста. Его неправдоподобно светлая, словно бы выгоревшая на солнце прядь волос, а также голубые со стальным холодком глаза так напоминают мне вероломного Оськина!

А вечером наступают самые приятные минуты. Маруся увела всех гостей (в том числе и тетю Ксению с Ядькой) к себе – продолжать праздновать (она живет по соседству с нами), и в усталом доме пусто, тихо. Мама успела уже убрать со стола и перемыть посуду и теперь укладывает капризничающую Гренаду спать. Я слышу, как она тихонько напевает в спальне:

       Спи, дитя мое родное,
Баюшки-баю,
Тихо светит месяц ясный
В ко-о-лыбель твою…

Сидя у теплого бока круглой печки, я с наслаждением погружаюсь в такой близкий, понятный мне мир милых, чужих людей. «Наши знакомые», Юрия Германа. Как я люблю эту непутевую, взбалмошную Тоню-Тусю, как досадую над ее промахами и ошибками, как сочувствую ее душевным переживаниям и как завидую чистоте ее нескладной любви. Переворачивая страницу за страницей, я с огорчением думаю о том, что роман скоро завершится, а так хотелось бы, чтобы книга была бесконечной! «Если мне, – думалось тогда, – придется пережить когда-либо такую же любовь, какая была у Антонины, я так же, как она, без раздумий порву со всеми условностями и показными приличиями, так же безоглядно пойду за любимым, хоть на край света…»

Ах, зачем это все было и зачем вспоминается теперь так часто, так безнадежно? Почему я не знала тогда, что тот светлый ноябрьский праздник был последним в моей жизни? А теперь… Все это ушло с грохотом фронта, со взрывами снарядов. Ушли и близкие, родные люди, и светлая, счастливая, беззаботная юность, да, пожалуй, ушла и сама жизнь, оставив взамен себя серенькое, никому не нужное существование. Почему не ушла я вместе со всеми? Да. Свежо предание, да верится с трудом! Господи, как тяжко на сердце, какая горькая полынь – обида гложет его… Сейчас там, на родной стороне – праздник. Люди ликуют, веселятся, и они вправе веселиться, так как знают, что заслужили это. Они радуются жизни, радуются настоящим и близким победам, в которые вложили и продолжают вкладывать свои силы и труд, и, возможно, забыли о нас, несчастных, отверженных изгоях. Я ничего так не хочу, только пусть бы кто-нибудь из близких или знакомых вспомнил вот сейчас, в этот день и в этот миг о нас, вспомнил бы тепло и без осуждения и послал бы привет от себя и от любимой Родины. Неужели никто, никто не вспомнит?

В нынешний праздник 7 Ноября у нас перебывало много народу – были Игорь и Нина с Маришей (полькой) от Насса, вся «гоп-компания» от Бангера, Иван-Великий и Василь из «Шалмана», Сашко от Клодта, сыновья Степана – Генка и Толька и, наконец, Янек от Нагеля с двумя совсем незнакомыми поляками. Павел Аристархович с Юрой не пришли – наверное, как и говорили, уехали в Готенхафен навещать какую-то старую, больную знакомую. Разговоры, естественно, велись об одном – где, когда, скоро ли? Между прочим, друзья Янека (они приехали из Мариенвердера) сообщили новость: будто бы Киев и Минск в наших руках. Очень хочется поверить в это, но я стараюсь сдержать рвущуюся из сердца радость – ведь уже столько было разочарований!