Галя обрадовалась моему появлению. Она только что закончила мытье полов, в просторном, полутемном от приспущенных штор помещении царили свежесть, приятная прохлада. Я взяла поданное мне Галей полотенце и принялась вместе с ней перетирать и убирать в буфет стоящие на одном из столов бокалы и фужеры. Появилась фрау Клееманн. Усевшись за небольшой столик возле окна, принялась щелкать на счетах, заносила какие-то пометки в толстую тетрадь, изредка поглядывая на нас.
Позади звякнул колокольчик, пропуская запоздавшего посетителя. Я стояла спиной к двери и не могла видеть того, кто вошел. Но заметила, как Галя приветливо кивнула кому-то, а затем с лукавой выжидательностью уставилась на меня.
Я обернулась. Позади, шагах в пяти, стоял Джонни. В его позе чувствовалась несвойственная ему нерешительность – словно бы он раздумывал, пройти ли ему к стойке или тут же выскользнуть обратно. Я обрадовалась царящему в баре полумраку, так как почувствовала, что предательски покраснела. Как давно я его не встречала! Кажется, с того прошлогоднего июньского дня, когда мы вот так же, ненароком, столкнулись здесь, в этом зале, и он лишь сухо, с холодной вежливостью кивнул в ответ на мое приветствие. Целый год! Правда, после той короткой встречи я несколько раз мельком и издалека видела его в деревне, но все это было мимолетно, и я не уверена даже, замечал ли он меня.
– Ну, что ты мнешься, Джонни?! Проходи же, – приветливо обратилась к нему фрау Клееманн, подслеповато щуря глаза под задранными на лоб очками. – Ведь это ты, Джонни, не правда ли? Тебя давно не было видно здесь… Как поживают госпожа и господин Насс? Ваш молодой хозяин еще не приезжал в отпуск? – Она обернулась к Гале. – Халина, обслужи этого молодого человека. Принеси ту малую бутыль, что отнесли на ледник. – И снова к Джону: – Вообще-то, можно сказать, что мы сегодня уже расторговались – ради воскресенья было немало посетителей. Но для хорошего человека у нас всегда найдется кружка-другая отличного, свежего пива.
Галя вышла, а фрау Клееманн, посоветовав Джону чувствовать себя как дома, снова водрузила на нос очки, принялась скрипеть пером по бумаге.
Джонни обернулся ко мне. Его ярко-синие глаза в полумраке снова казались совсем черными: «Ну, здравствуй. Я не видел тебя уже, наверное, лет сто».
– Здравствуй, Джонни.
– Как ты живешь? Как все ваши? Есть что-нибудь новенькое?
– Увы… В смысле домашних дел – все по-прежнему. Фронтовые же новости тебе известны… А как ты?
– Нормально. Правда, последние два месяца провалялся в госпитале. Боялся, что после выписки запрут в лагерь в Мариенвердере. Но Бог миловал. В прошлую среду вернулся.
– В госпитале? А я и не знала. Что-нибудь серьезное?
– Да нет… Представляешь, выяснилось, что у меня в животе появилось нечто лишнее, вот это лишнее и отрезали… Словом, аппендицит. Вроде бы пустячная операция, а что-то там получилось не так, как надо. Но ничего. Зато теперь все – о’кей.
– Ты похудел, Джонни.
Он впервые улыбнулся: «Стал моложе, верно? И элегантнее».
Вернулась Галя, держа в руках пузатую, запотевшую бутыль, на три четверти заполненную золотисто-янтарным пивом.
– Выпьете со мной? Ну, прошу… Хоть чуть-чуть.
Джонни с улыбкой смотрел на меня. Мне не хотелось его огорчать:
– Только совсем-совсем немножко. Стоп! Хватит! Галя, а ты?..
С разрешения фрау Клееманн Галя достала из буфета и поставила на стол маленькую голубую вазочку с черными солеными сухариками и поджаренными кукурузными хлопьями. Мы с удовольствием хрустели ими и слушали Джона. Уж не знаю, подействовало ли на него пиво, только он постепенно разговорился, опять был «в ударе» – смешно «живописал» госпитальную жизнь, представлял в лицах больных, врачей, санитаров. Рассказывая об одном молоденьком солдате, что, забоявшись операции, неожиданно удрал из операционной, чуть ли не из-под скальпеля, Джонни вдруг грохнулся на пол, демонстрируя, как тот трусишка шарахался от ловивших его медицинских сестер и хирургов, бросками крутился вокруг стола. Мы с Галей, да и фрау Клееманн тоже, глядя на него, буквально покатывались от смеха.
Отсмеявшись, фрау Клееманн вытерла платком выступившие на глаза слезы, затем внезапно произнесла нелепое: «Посмотри, Джонни. Какие красивые эти русские девчонки. А ты… А ты все ходишь один…» Улыбаясь, она выжидательно смотрела на него. А тот вдруг, так же как и мы, смутился чуть ли не до слез, не нашелся, что ей ответить. Отряхивая брюки ладонью, молча опустил голову.
Ожидая Галю, которая поднялась к себе переодеться, мы с Джоном вышли на улицу, остановились возле крыльца. Теперь разговор чего-то не клеился. Мне казалось, что Джону хочется уйти и что он стоит здесь, со мной, только из вежливости, и я досадовала на Галю, что она так долго копается. Джон почти беспрерывно курил, уже достал из пачки третью сигарету.
– Ты много куришь, Джонни. Может быть, не следует так после операции.
– А-а… Какая разница. – Он беспечно, по-мальчишески, махнул рукой, помолчав, в упор уставился на меня. В его глазах проскальзывали любопытство и вместе с тем непонятная отчужденность.