Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

…Может, счастье где-то рядом,
Может быть, искать не надо,
Может быть, идет за нами…

Вот и еще один год – третий по счету год на чужбине – остался за порогом пролетевших жизненных вех. Наступил новый 1945-й. И снова встает привычный, тревожащий душу вопрос: что принесет он нам, разлученным с Россией изгоям? Пока, увы, все остается без изменений. О «грандиозном, разгромном наступлении русских» ничего не слышно. Все – и «восточники», и другие чужеземные рабочие, и немцы – по-прежнему пребываем в лихорадочном ожидании. Только одни ждут с нетерпеливой надеждой и с радостью, другие – с отчаянием и страхом. Но уже все понимают, что кажущееся затишье на Восточном фронте не может долго продолжаться и что вот-вот произойдет нечто такое, что круто изменит судьбу каждого и всех.

Новогодние дни хотя и проходили в атмосфере общей подспудной нервозности, принесли и немало хорошего – радость жданных встреч, задушевность дружеских разговоров, а также шутки, смех.

Расскажу обо всем несколько подробней.

Мы с Симой давно задумали – собственно, я ее к этому подбила, – тряхнуть в Новый год стариной – выйти «в свет» ряжеными, а для этого недели за две принялись вечерами, втайне от всех, готовить для себя «маскарадные» костюмы. Печальные события в канун Рождества охладили наш порыв, и мы, не сговариваясь, забросили свою затею. Но буквально за день до наступления Нового года мною опять овладело неуемное желание довести свою задумку до конца. Ну что, в самом деле, твердила я Симе, если умер один человек – не заканчивается же жизнь для всех? Кроме того, если бы Михаил остался жить, он тоже был бы в праздничный вечер с нами, наверняка одобрил бы нашу затею.

В ночь под 31 декабря мы с Симой просидели часов до двух и успели сделать все так, как было задумано. Наши костюмы получились просто великолепными. Особенно впечатляюще выглядел костюм «Старый Год», предназначавшийся для Симы. На черном лоскуте (из моей бывшей, вконец изношенной юбки) вырезали отверстие для глаз и рта, пришили к нему красный, хищный, горбатый нос, длинную белую бороду, клочковатые брови и усы (все это – из распущенных веревок и крашеной пакли). Под широкий и длинный балахон (из раскуроченных панских мешков) пристроили небольшую подушку – получился отличный горб), а поверх балахона нашили местами длинные, красные лохмотья, словно бы струящиеся лоскуты, что, по нашему замыслу, должно означать кровавую суть последнего года ненавистной войны.

А маску и костюм Нового Года мы сделали в противоположных – бело-розово-зеленых тонах, что олицетворяет собою победу – радость – мир – счастье. Тут я воспользовалась одной из наших старых простыней, к тому же Сима пожертвовала уже непригодные к носке Нинкины платья.

Когда мы обе, едва дождавшись темноты, облачились в свои костюмы и, выйдя из кухни, предстали перед взорами всех, – эффект был потрясающий! – последовали удивленный смех, возгласы, расспросы, «ахи», «охи». Юзеф с Леонидом тоже тотчас же загорелись идеей нарядиться, после чего все решили идти в «Шалман». Юзеф выпросил у мамы ее платье, платок. Сделали ему «бюст», нарумянили свеклой щеки, выпустили на лоб «букольки» из пакли – и стал он совершенно неузнаваемым. А Лешке ничто женское не подошло, и он, чтобы не сразу узнали, надел фуфайку и шапку навыворот, а лицо вымазал сажей.

– Айда сначала к Гельбу, – предложил Леонид, когда мы четверо вышли на крыльцо под лунный свет. – Ведь они наверняка ничего подобного никогда не видывали… Вот будет смеху!

Я живо представила себе скрытые тревогу и суматоху, которые тотчас поднимутся в доме Гельба при виде непрошеных «ряженых», их страх за безопасность своего тайного затворника и решительно воспротивилась этому: «Нет. Ни к чему их тревожить. Гельб с Гельбихой, наверное, только что пришли с фермы, устали… А знаете что, – высказала я внезапно мелькнувшую мысль, – давайте-ка лучше нагрянем к Шмидту. Интересно, как они себя поведут…»

– Ну что ты! Не надо! – сразу забоялась Сима. – Еще не поймут – выгонят! У них ведь, кажется, не принято такое…

– А что? Давайте и впрямь наведаемся к Шмидту, – поддержал меня Юзеф. – Пусть знают, пся-крев, холера, как славяне – русские с поляками – умеют веселиться.

Пошли. Дверь открыла Линда. Сделав «большие глаза», забеспокоилась, заслонила собою вход в дом, залопотала: мол, кто такие? Мол, туда нельзя! Хозяин рассердится… Но Лешка легонько отстранил ее, и мы вошли в прихожую. Тут на шум появился сам Адольф-второй в легком синем фланелевом костюме и в шлепанцах, удивленно уставился на нас: «Вас ист лос? Вер ист да?»[57]