Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

Пожалуй, хуже всего я чувствую себя, когда совершаю утренние и вечерние туалеты господину Зильберту, чья постель в углу возле двери. Этот совершенно неподвижный человек похож на живой труп – кажется, в нем уже умерли все органы, прекратилась вся жизнедеятельность, и лишь какая-то искра еще слабо тлеет в недрах дряблого тела. И то только благодаря установленному возле кровати металлическому, напоминающему «семафор», штативу с подвешенными к нему баночками и колбами, из которых, неторопливо догоняя друг друга, стекают по стеклянным трубочкам в вену желтовато-прозрачные капли. Единственно, что пока живет в нем, – это глаза. Да еще, мне кажется, не угас разум. Иначе не было бы в них, в глазах, столь глухой тоски, боли и одновременно мудрого понимания случившегося.

Отчего-то я не могу спокойно переносить взгляд этого поверженного смертельным недугом старого немца с копной серебряных волос над высоким лбом. Я никогда не замечала слез в его глазах, но почему-то мне всегда хочется сказать ему те же слова, что сказала однажды фрау Марте: «Не надо плакать. Война скоро закончится. Снова все будет хорошо».

Но довольно уже о болящих и о болезнях. А то слишком муторно на душе. Хорошо, что можно хотя бы несколько ночных часов побыть вне госпитальных стен, отрешиться от тягостных охов и ахов.

Недавно наша компания пополнилась – к нам присоединились такие же, как мы, «штадарбайтеры»[71] – 34-летняя Катя Петрушина и 18-летняя Руфина Нифонтова. Первая – нетороплива, рассудительна, осторожна и по своему характеру чем-то очень напоминает нашу Симу. Катя с Новгородчины, она круглолица, сероглаза, на голове постоянно – в жару ли, в холод – носит застиранный, цветастый платок, под которым зачем-то прячет свои роскошные, густые, русые волосы.

А Руфина – из Гатчины, почти моя землячка. Ее родители погибли при бомбежке еще до оккупации. Единственный брат с первых дней войны на фронте, и ей неизвестно, жив ли он? Руфина очень красива – нежный овал лица, большие голубые глаза, пушистая коса, а на висках завитки темно-каштановых волос. И ростом, и фигурой она тоже удалась, словом, как говорил наш Мишка, – «девка, май-то, на все сто».

Мы постепенно сблизились с Руфиной – мне нравится ее сдержанность, – и вчера я даже дала ей почитать кое-что из своего дневника… Ну, все. Опять я засиделась. Уже все наши давно спят. И даже внизу, в муравейнике беженцев, наступил относительный покой.

18 февраля Воскресенье

Сейчас около шести часов вечера. Все наши старики и старушенции мирно почивают, укрывшись чуть ли не с головами плотными, похожими на войлочные попоны одеялами. Надежда с Бригиттой отправились за кофе, я же пользуюсь нежданной паузой и, благо тетрадь с собой, постараюсь описать, хотя бы коротко, происходящие события.

Сверхрадостные, ошеломительные, головокружительные новости: «…Советские войска после небольшого перерыва снова предприняли крупное наступление в Восточной Пруссии». Никакой ошибки тут не может быть – так «провещало» сегодня утром само Германское информационное агентство.

Вот оно! Наконец-то! Мчатся по дорогам автомашины, спешат обозы, вновь потянулись вереницы беженцев. И все это движется, ползет, торопится – на Запад. Оттуда едут обратно – прошли слухи, что путь на Померн закрыт. Когда ходили с Надеждой за обедом, поразились царящему в городе хаосу: широкие магистрали забиты до отказа. Цепляются колесами повозки, ржут тревожно лошади, раздаются озлобленные людские голоса.

Среди населения возникла настоящая паника. Вернувшаяся из аптеки швестер Ани сообщила, что уже побито и разграблено несколько магазинов и лавок, а полицейские наряды даже дубинками не могут остановить толпы агрессивных грабителей, в основном – женщин.

В нашем лазарете тоже с утра поднялось было необычное волнение. Все способные мало-мальски передвигаться «бабчи» уложили и связали покрепче свои узелки, напялили на себя все кофты и принялись нетерпеливо ждать эвакуации. Однако подошедшая позднее швестер Хени охладила всеобщий пыл, сказав, что ни сегодня, ни завтра никакого вывоза больных не предвидится, порекомендовала всем спокойно оставаться на своих местах.

Меня забрасывают тревожными вопросами о русских – какие они? Действительно ли, как пишут в газетах, основная черта русского характера – злопамятность и жестокость? Правда ли, что в своем мщении немецкой нации за развязанную войну советские солдаты не щадят мирное германское население, особенно изощренно убивают стариков и детей? Боже мой, как изменились эти люди, которые на протяжения трех лет лишь откровенно презирали нас, «остарбайтеров», хлестали за малейшие провинности по щекам или вызывали для расправы полицейских с дубинками, которые не считали нас людьми, а содержали как рабочий скот. Какой же лаской светятся сейчас при разговорах их глаза, как доброжелательны их руки, старающиеся истово поймать и пожать твою руку, и как подобострастны и льстивы их взгляды.