Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

Теперь несколько слов о том, что случилось с Надеждой. Сегодня утром нас, женский персонал лагеря, тоже подвергли своеобразной проверке – на этот раз медицинской. Образно говоря, тоже «просеивали», причем довольно неприятным, стыдным способом. Тем более «стыдным», что процедуры на креслах-раскоряках проводили молодые военные врачи. Но слава Богу, теперь все позади… Так вот, одних, после того как они, полыхая краской стыда, торопливо и неуклюже сползали с кресел, врачи направляли налево, по одну сторону от себя, другим – тем, у кого обнаруживались какие-то нехорошие заразные болезни, – приказывали становиться по другую. К моему величайшему изумлению, в числе «правых» (их тут набралось довольно-таки много) оказалась и наша Надька. Ну и ну! Значит, врала она, когда называла себя «честной». Теперь я думаю, что не столько она в тот первый день оказалась в роли пострадавшей, сколько те пятеро ее насильников.

Всем отобранным было приказано забрать вещи, и их тут же повели из лагеря в какой-то городской госпиталь. Хмурая Надежда, ругая «падлой» и «сволочью» всех на свете, тоже нехотя, ни на кого не глядя, собрала свои тюки и узлы. Мы с Катериной проводили ее и на всякий случай – вдруг больше не увидимся: кто знает, сколько продлится ее лечение, – сказали не «до свидания», а «прощай».

16 марта Суббота

Я стояла у окна, бездумно наблюдала за суетливой возней воробьев, что происходила внизу, на земле, возле оброненной кем-то краюхи хлеба. Птицы, распушив перья, с возмущенным чириканьем беспорядочно налетали друг на друга. Побежденные, несколько потрепанные, но не сдающиеся, на мгновения отступали (в то время победители торопливо клевали рассыпавшиеся крошки) – затем все с переменным успехом повторялось сначала. Раннее мартовское солнце заливало розовым светом беспокойное воробьиное племя, чисто выметенный накануне асфальт (пан Тадеуш и тут не остается без дела), золотило уже по-весеннему влажно-почерневший ствол каштана с оторванной осколком снаряда или бомбы верхушкой, что странным безголовым инвалидом возвышался напротив, через площадку. Да, весна неотвратимо приближается. Она уже здесь – в свежем дыхании ветра, что врывается через открытую фрамугу в душное после ночи помещение, она – в солнечных бликах на потемневших металлических мисках и кружках, что расставлены на столах в ожидании завтрака. Наша первая, жданная весна свободы…

– Девушка, вы, кажется, ничем сейчас не заняты? Надо помочь немного с уборкой… Тут, поблизости…

Этот вопрос ко мне? Машинально, стараясь казаться меньше и незаметней, я втягиваю голову в плечи, не оборачиваясь, продолжаю смотреть в окно. Ну вот. Дошла, кажется, очередь и до меня. Но может, все-таки пронесет… Может быть, вопрос адресован какой-то другой «репатриантке», и сейчас та, другая, откликнется на него, а потом отправится (конечно же, отправится – ведь у нее нет выбора) куда-то, кому-то, в чем-то помогать. Но – «напрасны ваши ожидания»…

– Девушка, я к вам обращаюсь. Ведь вы ничем сейчас не заняты?

Делать нечего. Оборачиваюсь. Передо мной стоит уже немолодой боец, неулыбчивый и даже строгий.

– Вообще-то… Вообще-то, занята… Только что накрыла на стол. Сегодня мы дежурные. Сейчас мама с подругой принесут завтрак, и…

– Ну, если только это. – Губы солдата под темными с проседью усами дрогнули в слабой усмешке. – Позавтракаете там, на месте. Уж как-нибудь накормим вас… Пойдемте. Тут близко. Просто поможете привести в порядок квартиру.

Признаюсь, я шла следом за молчаливым усачом с чувством обреченности. Ведь уже не раз появлялись в нашем лагере такие вот посыльные, что уводили с собой то одну, то другую «репатриантку» под предлогом оказать какую-то помощь. По-разному возвращались обратно эти «помощницы» – одни – молчаливо-насупленные, нередко заплаканные, другие – развязные, истерично-веселые, и почти все – «под градусами»… Теперь вот наступил мой черед. До сих пор мы с Руфиной старались не высовываться особо из своего закутка, а тут словно бы нелегкая меня попутала. Да и кто бы мог подумать – время-то совсем раннее: только-только утро занялось. И мамы к тому же, как назло, нет, уж она-то сумела бы как-то отговориться, приложила бы все усилия, чтобы оградить меня от возможных неприятностей.

– Вот мы и пришли, – сказал мой провожатый, открывая калитку палисадника, в глубине которого стоял в окружении темно-зеленых елей небольшой, компактный дом. – Сюда, пожалуйста.