Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

Сначала я решила усадить всех троих на тюках в виде сторожей, а самой быстренько обежать с флягой зал. Но Катенька заныла, решительно сползла на пол, уцепилась за полы моего пальто. Пришлось взять ее с собой. Мальчишкам же я внушила, что они являются с этого момента пограничниками, поэтому должны сидеть на своих постах, не отходить от них ни на шаг, зорко охранять вверенные им объекты. Пока я с Катенькой на руках сновала по залу, лавируя между людьми, в поисках воды (слава Богу, в конце концов нашла все-таки водопроводный кран – спасибо, подсказали добрые люди), моих малолеток-«пограничников», что называется, «обвели вокруг пальца».

– Счас моя мама придет! – радостно закричал, увидев нас, Коля и от восторга запрыгал на тюках.

– И моя тоже! – подхватил Петя, прыгая еще выше. – Они обе счас придут… Нам дядя сказал. А Катькина еще нет – не придет…

– Где они? Какой дядя сказал? – спросила я, уже предчувствуя неладное, стараясь перекрыть монотонный Катенькин рев, который она завела из-за услышанной несправедливости.

– Дядя, который тут лежал, – наперебой принялись объяснять мальчишки. – Он куда-то ненадолго ушел, а потом вернулся и сказал, что видел наших мам… Они скоро придут, только он должен сперва отнести им вещи. Два узла. Счас они придут…

Ну, так и есть. Того цыганистого типа простыл и след. Он испарился вместе со своими вшами и с двумя прихваченными им из нашей кучи объемными тюками, не знаю только, кому из троих – Полине, Татьяне или Зинаиде принадлежащими (ведь все вещи свалены в одну груду – поди разберись – чьи они?). Но что самое неприятное – исчез наш мешок с сухарями, и чем мне теперь кормить детей – просто ума не приложу.

Кроме того, с той стороны, где находилось лежбище вшивого ворюги, я обнаружила в самом низу разрезанный узел, что принадлежит нам с мамой, из которого вывалились на пол несколько мотков разноцветных шелковых ниток. По-видимому, вор решил, что узел набит лишь одними нитками, и только потому не распотрошил его до конца. Так вот почему этот тип беспрестанно ерзал, копошился там, внизу, возле тюков, а я, «адиотка», подозревая, между прочим, что-то неладное, постеснялась посмотреть, чем он там занимается.

Однако самая большая, непредсказуемая неприятность ожидала меня впереди… Этих двух, по виду праздно гуляющих среди людской толчеи мужчин я приметила уже давно. Они – один лет под 45, а может, даже под пятьдесят, – плотный, коренастый, в коротком, потертом черном пальто, в такой же черной кепке на темных с проседью волосах, с обмотанным вкруг шеи клетчатым шарфом, второй – гораздо моложе, лет тридцати, высокий, в сером, наглухо застегнутом драповом пальто и в надвинутой низко на глаза широкополой шляпе – неторопливо, молча шагали рядом, изредка останавливались, чтобы переброситься несколькими словами с кем-то из изнывающих от муторного ожидания отъезда пассажиров, затем снова шли дальше. Наконец остановились возле нас.

– Это – все ваши? – с едва заметной усмешкой спросил меня старший, указывая глазами на ребят. Мальчишки, только что выяснявшие какие-то свои сложные отношения, мгновенно притихли, а Катенька, нахмурив бровки, плотнее прижалась к моим ногам.

– Нет. Их мамы ненадолго ушли.

– Куда же?

Я пожала плечами: «Известно куда. В лагерь для репатриантов. Нужны документы, чтобы уехать домой, в Россию. Меня попросили присмотреть за детьми».

– А вам разве не нужны документы? Или вы не собираетесь возвращаться?

Господи, ну что они пристали ко мне? Я почувствовала себя неуютно.

– Естественно, собираюсь… Там, с ними, моя мама. Она выправит все необходимые бумаги и для меня.

– Понятно.

Они обменялись какими-то короткими, непонятными мне фразами, затем старший возобновил разговор. Это уже было похоже на допрос.

Как меня зовут и сколько мне лет? Откуда я из России? Как и когда попала в Германию? Где работала – в сельском хозяйстве или на производстве? Сколько классов успела окончить до войны и какой иностранный язык изучала в школе? Услышав, что – немецкий, оба, как мне показалось, многозначительно переглянулись. Тот, что в шляпе, все время до этого молчавший, едва заметно кивнул, а старший спросил: «Вероятно, за три года пребывания в Германии вы научились неплохо разговаривать по-немецки? Ведь основы знания этого языка у вас были заложены еще в школе».

Ох, говорят же: «язык мой – враг мой». До чего же верна эта народная поговорка! Так и тут. Промолчать бы мне или, во всяком случае, быть сдержанней, так нет – расхвасталась:

– Как сказать… Вроде бы неплохо. По крайней мере, в последнее время никаких затруднений с этим не испытывала.

Они оба с каким-то непонятным для меня удовлетворенным видом вновь переглянулись, и тот, что в шляпе, вдруг быстро повторил только что прозвучавший вопрос по-немецки. И снова во мне некстати взыграло бесовское самолюбие, и я не без удовольствия перевела свой ответ. Затем прозвучали еще с десяток вопросов уже на разные темы, на которые я, уже предчувствуя, но еще не осознавая до конца приближения для себя чего-то неприятного, дала нужные ответы тоже на немецком.