Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

После этой реплики мне уже больше не хотелось петь, и я напряженно следила за проносившимися мимо придорожными кустами. Особенно неприятный момент был, когда случились какие-то неполадки с мотором и мимо нашей, остановившейся на обочине дороги машины промчалась и исчезла вдали вся колонна автофургонов. Но к счастью, Саша оказался еще и неплохим механиком. Покопавшись с полчаса в автомобильной утробе, он умело устранил неисправность, и мы в конце концов, к неописуемой радости переполошившейся мамы, благополучно догнали свою колонну.

Ну, теперь у меня, кажется, по-настоящему смыкаются глаза – пора тоже «на боковую». А вот пани Гелене спать вряд ли придется. Почтенная Хавронья, видимо, и в самом деле решила произвести в эту ночь на свет свое свинское потомство. Теперь в ее хрюканье слышатся какие-то особые – визгливые, тревожно-воркующие нотки, и старая наша хозяйка, проворно достав из печи котелок с теплой водой и положив наготове рядом с закутком ворох тряпья, уже приготовилась встречать новые, хрупкие жизни в этот неспокойный, полный непредсказуемых, порой трагических неожиданностей мир.

Но мне уже ничто не может помешать, я все равно буду спать. Совсем почти засыпаю. Итак, возможно, уже завтра я увижу тебя, моя Россия. Завтра… Завтра…

20 марта Среда

Брест. Первый российский город, куда наша автоколонна вчера поздно вечером прибыла и где нас, четверых самовольно покинувших лагерь репатриантов, тотчас обнаружили и незамедлительно высадили из машин бдительные пограничники.

Все последние часы пути я находилась во взвинченном состоянии – ведь скоро-скоро граница – начало начал Российской земли. Уже стемнело, когда Саша внезапно свернул на обочину, остановил машину: «Здесь… Можно выйти. Только ненадолго».

На протяжении всех трех лет неволи, представляя мысленно эту минуту – минуту встречи с Родиной, мне почему-то всегда виделась одна и та же картина… Это непременно произойдет ярким солнечным утром. Еще издалека я увижу знакомый по кинофильмам четырехгранный полосатый столб с нашим советским гербом и с надписью СССР, увижу небольшое, в солнечных бликах белое здание пограничной заставы, а возле него – группу бравых, подтянутых пограничников, что встречают приближающийся состав с недавними фашистскими узниками. Машинист даст долгий приветственный гудок, и поезд, слегка притормозив ход, проследует мимо поднятого полосатого шлагбаума, а люди, прильнувшие к окнам вагонов, будут махать руками пограничникам, кричать им слова любви и признательности и плакать от великого счастья возвращения из постылого рабства в родные края…

Все оказалось по-другому. Чуть в стороне от дороги неясно вырисовывалась в темноте груда развалин, – по-видимому, там был когда-то погранпост. Не увидела я и привычного полосатого столба. Бывшая погранзона была бы совершенно пустынной, если бы не застрявший неподалеку, на противоположной стороне дороги, крытый, наподобие нашего, автофургон, под которым ерзал по грязному, в выбоинах асфальту, от души чертыхаясь, какой-то бедолага-шофер. Пока подошедший к нему Саша, опустившись на корточки, давал профессиональные советы, я перебралась через скованную хрупким, ноздреватым льдом канаву. Передо мной, насколько могли различить в темноте глаза, лежала черная, местами покрытая нерастаявшими серыми островками снега, израненная, в воронках от разрывов бомб и снарядов, равнина. Возле своих ног я различила торчащий из земли виток ржавой колючей проволоки. Чуть дальше – полузасыпанный, бесформенный, с острыми краями кусок бетона – видимо, остаток от прежней надолбы. Там – еще… Еще…

Нагнувшись, я подняла горсть холодной, влажной земли, поднесла к лицу пахнувший недавними вьюгами, талым снегом, весенними рассветами, порохом и дымными пожарами тугой, обжигающий кожу комок. Мне хотелось плакать, и я заплакала легкими, беззвучными слезами от переполнивших сердце горького сострадания, любви, глубокой, беспредельной нежности. Моя родная Земля… Моя бедная, моя гордая, моя несчастная, моя все могущая выстоять и вынести Российская Земля, без которой я никогда и нигде не смогла бы быть счастливой…

В военной комендатуре Бреста, куда мы с Сашей прибыли последними, в жарко натопленной комнате с портретами Ленина и Сталина, Маркса и Энгельса на стенах я увидела трех молодых женщин с детьми, расположившихся прямо на полу возле круглой, с обтертыми, рифлеными боками печки. Детишки спали. Из-под клетчатого, свалявшегося шерстяного одеяла торчали их разлохматившиеся головенки. Мамы тоже пристроились рядом. Две из них спали, а одна, в низко повязанном на лоб платке, с молчаливой заинтересованностью следила за происходящим в помещении круглыми, похожими на вишни, темными глазами.

Мама, Катерина и Руфа стояли возле двери перед двумя молодыми пограничниками в фуражках с зелеными околышками. Мама с красными пятнами на щеках, с выбившейся из-под платка на лоб прядью волос, горячо доказывала: