Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

У меня похолодело в груди. Что-то с ними произошло. Случилось что-то неприятное. Но – что? Они обе стоят передо мной, живые и невредимые… Возможно, обокрали квартиру? Быстрым, незаметным взглядом я окидываю прихожую, комнату. Нет… Вроде бы все без изменений, следов грабежа не видно. Значит… значит, произошло что-то с женихом Ани – с Гербертом… Обнаружили ли его еще перед приходом русских и убили как дезертира проводящие облаву немецкие жандармы, или это наши пристрелили Герберта – сочли его за скрывающегося фашиста?

Как неприятно, даже страшно спрашивать об этом. Но надо. Я должна. Только сейчас я заметила, как изменились обе сестры. Фрау Гильда производит впечатление тяжелобольного человека – тусклый взгляд, устало опущенные плечи. У швестер Ани – темные, почти черные круги под глазами, дрожащие, бледные губы.

– Что произошло, Ани?

– Как тебе сказать? Нам страшно! Мы очень хотели, чтобы все было хорошо. Старались. В то первое утро, когда в город пришли русские, мы увидели, что на многих домах висят белые флаги, и тоже спустили из окна вниз простыню. Потом мы с Гильдой вышли на улицу. У меня в руке были цветы. Мы хотели приветствовать советских солдат, которые шли по дороге, кричали им по-русски: «Здравствуй… Здравствуй… Мы люблю тебя!..» А один солдат вдруг выскочил из рядов и… он подбежал к нам и…

У меня еще больше похолодело в груди. «…И что?»

– Он вырвал у меня цветы и бросил их на землю. При этом кричал на нас что-то непонятное. А потом… потом он сорвал часы с моей руки…

О Боже. Какой стыд! Но я должна сохранить внешнее спокойствие!

– Ани, а что с Гербертом?

– Его забрали. Тоже ваши, красные. Они пришли на второй день. Мы пытались объяснить им – Герберт не нацист, он дезертировал из армии Гитлера. Он ждал русских. Но они не слушали нас, говорили на Герберта: «Фашист… фашист», а потом – «гефангенер»[81] – и увели с собой. Сейчас мы ничего не знаем о нем. Те, кто приходили… о-о, они были такими агрессивными!.. Они… теперь нам так страшно! Мы боимся оставаться здесь…

Так. Ани явно что-то недоговаривает. Вероятно, случилось худшее. Неужели те, кто забрали Герберта, оказались еще и насильниками? Однако я не хочу и не буду расспрашивать перепуганных немок больше ни о чем. Сейчас я должна преподать им что-то наподобие маленькой лекции на тему: «Немецкие завоеватели в России».

– Послушай, Ани, и вы, фрау Гильда, пожалуйста, послушайте тоже меня… То, что случилось с вами, – еще не самое страшное. Вы обе живы и здоровы, продолжаете оставаться в своем доме, в привычной обстановке. Ваше имущество не разграбили, ваше жилище не сожгли… А представьте себе русских солдат, которые, прежде чем завоевать этот ваш город, прошли через всю Россию, – через всю разрушенную и пожженную вашими немецкими солдатами Россию. Они видели в городах развалины вместо домов, а в деревнях – лишь торчащие среди золы и пепла трубы. Они видели трупы повешенных, груды расстрелянных либо умерших от голода. Девушки не встречали их цветами, так как почти всех их гитлеровские завоеватели угнали в рабство, в вашу Германию… Один русский солдат, – говорила я, – сорвал с твоей, Ани, руки часы, но, может быть, его дом вместе со всем имуществом сжег немецкий солдат, а его мать, которая бросилась защищать свое добро, – застрелил, а младшую сестру – изнасиловал… Скажите, разве это можно забыть или простить? Вы обе, – говорила я, – возмущаетесь сейчас тем, что солдаты забрали Герберта… А как они, простите, должны были бы поступить? Герберт – солдат фюрера, он воевал три года в России и сейчас, хотя и дезертировал несколько дней назад из немецкой армии, все равно является военнопленным. Ты же сама, Ани, сказала, что русские назвали его «гефангенер»… Это война. У нее свои законы. На мой взгляд, за Герберта сейчас вам не надо волноваться, – успокоила я немок, – теперь он в стороне от войны, ему не грозят никакие беды. Герберт пробудет в лагере для военнопленных, сколько ему положено, потом вернется к вам, живой и невредимый. Ведь у нас, у русских, не принято морить голодом военнопленных, как это делают гитлеровцы. Мне приходилось встречаться с нашими русскими пленными, и я знаю, сколько молодых парней погибло от голода в немецких лагерях для военнопленных…

Они обе, и Ани, и фрау Гильда, слушали меня, не перебивая.

– Мы понимаем… Ты права, – сказала наконец швестер Ани. – Гитлеризм принес много горя на вашу землю, и вряд ли русский народ когда-либо забудет и простит нам, немцам, это. Поверь, мы не имеем, не вправе иметь никаких претензий, но нам… нам так страшно! Если бы ты с мамой и ваши друзья согласились пожить здесь, с нами. Хотя бы несколько дней…

Ну вот – опять «двадцать пять». Опять старая песня.

– Ани, пойми – мы сами сейчас находимся в лагере для репатриантов. Со дня на день ждем выдачи документов и отправления на Родину. Вряд ли сможем.

– Ну почему? У вас, как я понимаю, свободный режим – ведь ты сумела сейчас прийти к нам. Почему же вы не сможете? Хотя бы на несколько ночей. Хотя бы только на одну ночь… Мы всё – всё для вас устроим.