Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

В феврале рассветы поздние —
В дымке блекло-голубой…
Мы сидели в «преисподней» —
Между небом и землей.

Здесь, под пять замков запертыми,

Большей частью – за побег,
Было нас, считая с мертвыми,
Сто семнадцать человек.

Днем в чердачные оконца

Созерцали крыши Битова
И по очереди солнцем
Грели руки перебитые.

Сны ночами нам не снились.

Тьма была тут света краше,
Как стыдливо торопились
К переполненным парашам.

Дни тянулись, словно годы,

Полны горестных сомнений,
И глушил народ невзгоды
Сообразно настроенью.

Бились в покер англичане,

Чехи барахло латали,
А французы и датчане
кляли Гитлера с Лавалем.

Грызла Надька жмых украдкой,

«Прынцы» четки в лад сучили,
Итальянцы пели сладко
Про Сантанту и Лючию.

В сутки раз замки спадали,

Петли ржавые скулили,
И, зажав носы платками,
Два солдата бак вносили.

С «ором» в очередь глумливым,

Мол, не люди вы, а мошки,
Раздавали хлеб брезгливо
Нам – в раскрытые ладошки.

Одарив слегка водою,

Волокли вниз мертвецов…
И опять, натужно воя,
Громыхал дверной засов.

Мы ж, умяв все пайки разом,

Зачинали песнь любимую,
Пели громче раз от разу
Про «Москву непобедимую…».

Но однажды в «штадтарбайтеры»

Семерых нас отобрали,
И под дулом автоматов
Остальных на смерть погнали…

Мы живем. Мы дышим просто,

Вы – в сырой земле лежите…
И за это, братья, сестры,
Вы простите нас. Простите.

Мы поем, свободе рады.

Вы – безмолвны. Вы – молчите…
И за это, камераден[78],
Нас, пожалуйста, простите.

Мы уедем. Ждет нас дело.

Остаетесь вы навечно…
Мы пред вами, компанелло[79],
Виноваты бесконечно.

Пусть наступит жизни осень,

Пусть зима суровой будет…
Верьте мне, мои геноссен[80], —
Никогда вас не забуду.

18 марта Понедельник

Мы едем в Россию!! Домой!! Еще несколько часов пути, и, возможно, уже завтра промелькнут перед глазами и исчезнут в постылой дали полосатые, пограничные столбы, и взору откроется наконец самая желанная, самая любимая, самая красивая на свете моя Российская земля. Завтра, завтра…

Все произошло неожиданно, непредсказуемо, стихийно. Вчера, после завтрака, я, как и было задумано накануне, отправилась навестить швестер Ани. Долго искала нужный дом. Ведь, когда февральским вечером мы пробирались с Ани по погруженным во тьму улицам среди потока беженцев, я не сумела абсолютно точно запомнить его месторасположение.

Наконец чисто интуитивно определила – здесь. Эту тяжелую, выходящую на круглую площадь дверь открывала тогда швестер Ани, по этой широкой лестнице мы, на ощупь, рука в руке, поднимались с ней, а позднее спускались вниз, а фрау Гильда, стоя на пороге квартиры, освещала ступени желтым, дрожащим от сквозняка огоньком жестяной лампы с отбитым на верхушке стеклом.

Я несколько раз нажала на кнопку звонка, потом дважды постучала – за дверью царило безмолвие. И все-таки там кто-то был, я чувствовала это. Наконец тихий, испуганный голос спросил:

– Кто там? Вер ист да?

– Ани, открой, пожалуйста. Это я…

– О-о, Вера! – Дверь стремительно распахнулась, и я тут же очутилась в объятиях сначала – швестер Ани, затем – ее сестры – фрау Гильды. – О-о, Вера! Наконец-то! Мы так рады. Наконец-то!