Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

Итак, мы едем в Россию. Правда, в данный момент не едем, а остановились на ночлег в какой-то полуразрушенной польской деревушке. Наши «ангелы-водители» выбрали крайнюю хату. Они расположились в «зале» – так называется здесь просторная, чистая комната, бедно обставленная, единственными украшениями в которой являются развешанные по углам, расшитые «петухами» холщовые полотенца. Мы четверо ютимся вместе с хозяевами-стариками в «горнице», что служит одновременно и кухней, и «трапезной», и в какой-то мере хлевом. «Хлевом» потому, что в одном из ближних к входной двери углу ворочается, беспокойно похрюкивая, на соломенной подстилке большая, горбатая от худобы свинья, с отвислым, как торба, животом. Она должна вот-вот пороситься, и старая хозяйка, пани Гелене, боясь упустить этот ответственный момент, бодрствует при свете тусклой коптилки, сидя возле колченогого стола, за починкой какого-то белья. По ее словам, стоит хозяевам немножко зазеваться, и мамаша-свинья может запросто сожрать своих новорожденных детенышей. А этого – упаси и помилуй Езус-Мария! – никак нельзя допустить. Ведь у них, стариков, сейчас вся надежда на свиное потомство. Немцев теперь тут нет, никто у них ничего не отберет. Приплод они продадут, а вырученные деньги пустят на ремонт хаты. Вон стропила сгнили – потолок прогибается. Фундамент тоже разрушается, надо ремонтировать… Слава Матке Бозке, у них хоть такая хата сохранилась – немцы пощадили ее, не сожгли, а почитай половина жителей деревни сейчас в землянках бедствуют, дым глотают… Может, до Матки Бозки дошли молитвы стариков и сыновья их живы, не убиты. Вот вернутся домой – есть где головы преклонить.

Обо всем этом пани Гелене неторопливо рассказывала маме после совместного с водителями сытного ужина. Хозяйка выставила из печи котелок с горячей картошкой, высыпала прямо на столешницу горсть ядреного чеснока, оторвала от связки над плитой большую луковицу. Ребята открыли две банки мясной тушенки, достали из своих «сидоров» хлеб, шмат сала.

Сейчас все спят. За стеной раздается прерывистый мужской храп. Деликатно посапывают носами расположившиеся на полу возле плиты на разложенных полосатых домотканых дорожках мама, Катерина и Руфа. А мне не спится. Едва прикрою веки, в глазах – дорога, дорога, дорога… Мелькают придорожные, с набухшими уже по-весеннему почками деревья и кусты. Проплывают мимо деревни с полуразрушенными, когда-то, видимо, богатыми поместьями, с покосившимися, крытыми соломой хатами, с торчащими то тут, то там, прямо из земли железными трубами, из которых вьются жидкие дымки и возле которых копошатся какие-то оборванные дети. Заслышав рокот наших машин, замурзанные, бледные мальчишки и девчонки устремляются, путаясь большими, не по росту обувками, к дороге, остановившись на обочине, что-то кричат нам, машут вслед худыми ручонками. Война… Ее злокачественное дыхание ощущается во всем, она везде оставила свой разрушительный след.

Пользуюсь тем, что пани Гелене, плеснув в коптилку керосин, продолжает бодрствовать, я тоже продолжу свои записи. В начале мы четверо сидели вместе в одном из кузовов. Потом меня «укачало» – с детства не могу ездить ни на каком транспорте «задом наперед», – и я оказалась в кабине следующей за нами машины. Ее водителя тоже зовут Саша. Это – молодой, очень стеснительный, непрерывно краснеющий паренек. Как выяснилось, он тоже мой «земеля» – из Кронштадта. Естественно, мы оба очень обрадовались этому обстоятельству, тотчас воспылали друг к другу чуть ли не родственной симпатией.

Саша спросил меня – когда и при каких обстоятельствах нас освободили. Я рассказала ему и даже спела под настроение услышанную от баяниста Петра и трех его дружков песню про «Огонек». Оказалось, что Саша тоже знает песню на эту мелодию, но только текст в ней совсем другой. Ее часто передают по радио. Но то, что я спела, он никогда еще не слышал, однако ему очень понравилось. Не могу ли я записать для него слова? Свободной рукой он полез в карман гимнастерки, вытащил оттуда маленький блокнот и карандаш. Вот… Если, конечно, мне не трудно…

Мне было не трудно, и я неверным от дорожной тряски почерком написала песню – от слова до слова, так как запомнила ее сразу и навсегда. А потом по просьбе Саши спела ее еще раз, и получилось совсем неплохо.

Сзади, за спиной у водителя, лежал автомат. Я спросила – для чего он здесь? В дороге все может случиться, – коротко ответил Саша. – Кругом леса, а в них нередко бродят разрозненные голодные и вооруженные немецкие группы. Могут стрелять по машинам.