Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

Да… Интересно. И противно. И очень мерзкопакостно к тому же. О какой духовной свободе они говорят, каким счастьем и богатством прельщают взамен проданной Родины? Неужели кто-то из «восточников» клюнет на эту лживую приманку и пойдет против своих, в одном ряду с немцами? Да нет, вряд ли… По крайней мере, среди живущих поблизости от нас «остарбайтеров» я не знаю ни одного, кто был бы недоволен советской властью и горел желанием «свергнуть ее». Даже Ваня «Сидели мы на крыше», даже Алекс Болтун, думаю, не способны на такую подлость, хотя, помнится, раньше Алекс как-то и заикнулся о своей готовности послужить ради отпуска в немецкой армии.

В общем, как мне кажется, напрасно вы стараетесь, господа вербовщики. Не обольстить вам униженных, постоянно оскорбляемых «восточников» лживыми посулами будущей сладкой житухи. И, как любит говорить наша Нинка, – «фигос вам под нос!».

18 апреля Вторник

Как радовались мы еще совсем недавно таким прекрасным, таким значительно-обнадеживающим новостям «оттуда». А сейчас снова тягостное затишье, снова томящая душу неизвестность. Ну, что там происходит? Где теперь те, кого, пользуясь словами нашего с Мишей стихотворения, «…так ждем, кого так страстно мы в мыслях зовем»?

Ни в газете, ни в сегодняшней радиопередаче ничего нет утешительного. Только фрау Гельб, провожая меня с Леонидом за порог, вымолвила со скорбным вздохом, что сейчас немецким солдатам в России приходится «ганц шлехт»[21] и что она страшно опасается для себя новой беды. Скоро наступит срок окончания временной отсрочки призыва Генриха в армию, и вряд ли теперь они, родители, сумеют отстоять своего дорогого мальчика. Не дай Бог, если он попадет на этот страшный Восточный фронт. Упаси, Господь… Сохрани его, Спаситель, и помилуй.

В воскресенье с утра был Роберт, однако ничего хорошего тоже не смог сообщить. Правда, бодро обнадежил (в который уже раз!), что вот-вот, не сегодня завтра, англо-американцы должны наконец открыть долгожданный второй фронт. Но только когда же реально настанет это «вот-вот»? И сколько уже было у нас таких разговоров, предположений.

На этот раз Роберт пробыл у нас недолго (сказал вахману, что должен навестить своих друзей на Молкерае, и тот, сверив время, отпустил его на час). Он ушел, взяв с меня слово, что я непременно приду во второй половине дня к Степану.

После обеда мы трое – я, Нинка и Миша – отправились туда. У Степана уже сидели Игорь, Сашко от Клодта, а также Янек и Зигмунд от Нагеля. А англичане так, увы, и не показались – вернее, не смогли показаться. Чертов вахман в отместку за то, что утром Фред чем-то здорово насолил ему, решил наказать всех. Он просто-напросто навесил на наружную дверь лагеря замок, а сам принялся периодически прогуливаться по дорожке вдоль дома.

Роберт, выбрав момент, подозвал к окну Генку, передал ему для меня записку. В ней, вперемежку с проклятиями в адрес «недобитого фашистского подонка», содержались и привычные нежные слова. Он надеется, что любимая простит его за несостоявшееся свидание. Пусть она верит – никакие преграды не удержат его долго вдали от нее, он все равно скоро, даже, может быть, завтра, постарается увидеться с ней… Теперь он, Роберт, просто уверен, что наш «грозз таг» непременно, рано или поздно, наступит, не может не наступить… Ну и так далее, в таком же духе.

Мы поиграли с поляками в карты, затем Степан, усадив Зигмунда в центр комнаты на табуретку и накинув на его плечи цветастый платок «бабци», взял в руки ножницы, расческу и превратился в парикмахера. Миша и Янек остались ждать своей очереди, а мы с Нинкой и с Сашко отправились домой. По пути решили зайти в «Шалман» и неожиданно нашли там развеселую компанию. Еще на подходе к дому услышали залихватское бренчанье балалайки, исполняемые чьим-то пронзительным голосом частушки, громкий смех.

Предвечерние часы выдались теплые, тихие, и все обитатели «Шалмана» оказались на улице – сидели на вынесенных в палисадник скамейках и табуретках. Тут же были Галя и Ольга (толстая) от Клодта, Лешка Бовкун, Иван Болевский. Вскоре подошли Вера с Люсей. Они шли к Клееманну, после чего намеревались вместе с Галей заглянуть к нам, но, заслышав музыку, тоже свернули сюда. А позднее появились и приятно преображенные после стрижки, благоухающие одеколоном Мишка, Янек и Зигмунд.

Напротив, через дорогу, толпилась, смеясь и переговариваясь, группа английских пленных, и среди них, конечно, Альберт.

Нас встретили с обеих сторон дружными, приветственными возгласами, а Галя – на сей раз она была в центре внимания: лихо наигрывала на балалайке и пела частушки, – а Галя, заметив, как Альберт при виде меня игриво встрепенулся, и как он, по обыкновению, ослепительно улыбнулся мне, – тут же выдала под общий смех в мой адрес несколько озорных припевок. Что-то наподобие того, что пусть подружка Вера не надеется на любовь черноглазого парнишки, что его сердцем уже давно пытается завладеть другая дивчина, которая к нему неравнодушна и которой он, этот ветреный, черноглазый парнишка, тоже усиленно дарит знаки внимания.