Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

Так вот. Может быть, поэтому мне сегодня так верится, что война наконец скоро закончится. Но что же все-таки значат эти слова «освобождайтесь сами»?

Вот уже четыре дня «хакаем» бураки, и все эти дни стоит такая «чертовская» погода – дождь, слякоть, ветер. В общем, как сама наша жизнь – пасмурная.

Шмидт с Клееманном совершили обмен рабской силы: наш Леонид отправился туда на строительство шеуне – сарая, а Галя в эти дни трудится с нами. С новыми разговорами, с воспоминаниями время проходит быстро. Галя с увлечением рассказывала о своей цветущей и поющей Украине, о своих интересных, многократных поездках с родителями и с Люсей в Киев, о милом, зеленом Василькове, о своей любимой, знакомой до каждого уголка школе и о своих добрых, никогда не забываемых друзьях и товарищах. Я слушала и думала: как все же хорошо, что есть поблизости человек – такая же, как я, – часто несмелая, во многом несведущая и сомневающаяся в себе девчонка, – с кем можно поговорить откровенно обо всем, что тебя тревожит и волнует, у кого – знаешь – встретишь понимание и кто – так же, как ты, – живет одними надеждами, чаяниями, думами.

И какая она все же хорошенькая, даже красивая, эта Галя! После работы, захватив из дома полотенца, мы направились с ней на скотный двор принять ледяной душ (слава Богу, коровы вновь на летнем выгоне), и я прямо поразилась и позавидовала «белой завистью» ее стройной, точеной фигурке. Ну, ни дать ни взять – изящная фарфоровая статуэтка с нежной, бархатистой, цвета сливок кожей. Только статуэтка холодная, застывшая в своей красоте, а Галя – живая, подвижная, полная робкой привлекательности, тайного очарования.

Я не выдержала:

– Галька, какая ты все же красивая…

Она покраснела, фыркнула смущенно: «Толку-то! Кому нужна здесь моя красота?»

– Ну, не говори… А Иван Болевский? А Зигмунд? А наконец, Сережка?

Я знала, что Иван уже давно сохнет по Гале, а с недавнего времени такая же «сухота» вдруг напала и на Зигмунда. Как-то Ян в разговоре со мной обмолвился с неудовольствием, что теперь вечерами почти не видит Зигмунда – все свободное время тот торчит в деревне, в пивбаре.

– С Ванькой мы просто друзья, к тому же почти земляки – он живет недалеко от Василькова, – сказала Галя и засмеялась. – А Зигмунд… Ну, торчит и торчит. Мне-то что? Знаешь, теперь даже моя хозяйка заприметила: смотри, говорит, Галя, опять этот «вшистко едно» идет… А Сережка… – она прерывисто вздохнула, – Сережка теперь неизвестно где, и вряд ли мы с ним еще увидимся когда…

Кстати, Иван Болевский и тут разыскал Галю. Проезжая мимо в перепачканной навозом телеге (он вывозит у себя навоз на поле и вот, чтобы встретиться с Галей, рискуя схлопотать для себя неприятности от хозяина, каждый раз делает агромадный круг), так вот, проезжая мимо, Ваня останавливает лошадь и сообщает нам очередные новости. Одна из новостей – об Италии. Кто-то из немцев сказал ему, что сейчас в Германию непрестанно поступают оттуда эшелоны – с рабочей силой, со скотом, с разным награбленным оборудованием и техникой, и что будто бы в какой-то из немецких газет было написано, что в настоящее время потеря территории в Италии для Вермахта ничего не значит, и что исход войны зависит совсем от другого. От чего «другого», в той газете якобы умалчивается, но надо полагать, что имеется в виду Восточный фронт. Конечно же, – тут и дураку ясно – именно Восточный фронт.

Размышляя, мы с Галей пришли к выводу: так просто, за здорово живешь, Вермахт не будет отказываться от Италии. А это значит, что союзники наподдали немцам хорошего жару и они драпают теперь без оглядки, как ошпаренные. Слава тебе, Господи. Может быть, Вермахт скоро так и от Франции «откажется»?

Вторая доставленная Иваном новость касается военнопленных англичан-шотландцев. Откуда-то ему стало известно, что военнопленных шотландцев Гитлер распорядился отпустить по домам. Вот это (если, конечно, правда) – загадка! Почему именно шотландцев? Ну, если бы они были, предположим, жители английских колоний – то еще можно было бы как-то понять эту акцию: обескровленный Вермахт, возможно, надеется склонить на свою сторону обиженных многовековой несправедливостью колонистов, ждет от них помощи… Но тут-то речь идет о шотландцах! Нет, Ваня определенно что-то не понял… И вдруг мне подумалось: тот, кто ему это говорил, имел в виду не шотландцев, а ирландцев. А что, если и Роберту выпала такая счастливая судьба – попасть сейчас домой? Конечно, он пойдет воевать, но – только напрасно надеются немцы, – не на их, а на своей стороне, со своими. Я твердо уверена: если такие люди, как Роберт, попадут снова на фронт, они не только сами будут бесстрашно сражаться, но еще накажут и другим. Потому что любить свою Родину, безмерно дорожить ею, дорожить своей свободой мы все научились только здесь, будучи бесправными невольниками. Вот все это вместе взятое и принесло под конец дня такое хорошее настроение.