Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

Но я опять отвлеклась. Стала рассказывать о вчерашнем происшествии, а заехала – вон куда… Значит, вчера произошло вот что: Шмидт зашел в конюшню как раз в тот момент, когда только что распрягший лошадей Миша (он ездил в деревню, на мельницу), зачерпнув из фанерного отсека горсть овса, ссыпал его в свой карман.

– Ты зачем берешь зерно? – мрачно вскинулся на него Шмидт. – Вам что, мало того, что получаете от меня? Стали уже овес жрать?

– Я не для себя… Для кроликов, – промямлил растерявшийся, попавший впросак Миша. – Я взял в первый раз. Совсем немного…

– Какие еще кролики? – Изумлению и гневу Шмидта не было предела. – Откуда у вас могут быть кролики? Где взяли?! Кто разрешил? Дармоеды проклятые! Распустились здесь до невозможности. «В первый раз!..» То-то я замечаю, что мои лошади уже качаются от истощения, того и гляди скоро совсем падут! Лербасы! Фаули! Чтобы сию минуту не было никаких кроликов! Чтобы я не видел их никогда у вас!

Догнав выскочившего во двор Мишу, Шмидт сзади нанес ему своей лапищей удар в ухо. Потом еще. И еще… Как раз в это время во дворе показалась мама, которая шла с поля домой готовить обед. Уловив по бессвязным отрывочным фразам, в чем суть дела, она тотчас ринулась в гущу схватки, решительно встала между разъяренным Адольфом-вторым и колюче-ощетинившимся Мишей.

– Ай-яй, – сказала она с насмешливой укоризненностью Шмидту на своем обычном «диалекте». – Постыдился бы ты за такую кляйну лапы распускать и Михеля шляген! Ишь выдумал – пферды у него качаются! Да твои пферды еще жирнее тебя! Жмот ты поганый, вот кто… Это надо же, так позорить, так шмахенеть себя из-за какой-то несчастной кляйной горстки хафера! Эх, ду!

– Я тебе дам – «эх, ду»! – переключился тотчас Шмидт на маму. – Не твои «пферды», и не суйся! «Шмахенеть»! Научись сначала по-человечески разговаривать! Марш домой, и чтобы сегодня же у вас не было никаких кроликов!! Я покажу вам, как воровать из хозяйских закромов! Покажу «кляйне хафер»!

Словом, вот такие невеселые дела произошли у нас вчера. Но это еще не все. После обеда, пока мы были на работе, Шмидт явился в наш сарай с огромным ножом и собственноручно, под дружный рев Нинки, Ханса и Пауля, перерезал глотки у наших вальяжных, волооких, доверчиво-ручных кроликов. Вечером Леонид освежевал тушки (не пропадать же им), и вот сегодня на нашем праздничном столе красуется издающее восхитительный аромат жаркое.

Однако и на этом скорбные происшествия вчерашнего дня еще не закончились. За нашим праздничным столом сейчас отсутствует Нинка – надутая и хмурая, она, наказанная Симой, гордо сидит в одиночестве в уже ставшем для нее привычно-обжитом углу, что находится между маминой кроватью и камином, и нехотя, под сочувственные взгляды Юры, ковыряет ложкой в поставленной перед ней тарелке ржаную ватрушку. И на это ее заточение тоже есть веская причина.

Безмерно огорченная утратой своих любимцев, Нинка решила отомстить убийце кроликов. Она подговорила Ханса (правда, нам Нинка объяснила, что инициатором их затеи был Ханс, но, зная ее, мы, конечно же, ей не поверили), – она подговорила Ханса, и тот притащил из дома моток тонкой, прочной проволоки. Дождавшись, когда Шмидт, как всегда, с утра проследовал на велосипеде в деревню, они вдвоем натянули проволоку поперек дороги (примерно в 20–30 сантиметрах от земли) – от угла Гельбова забора до стоящей возле нашего крыльца груши, крепко закрепили ее. Расчет у мстителей был таков: возвращаясь домой, Шмидт, конечно, не заметит подстроенной для него западни и грохнется всей своей объемной массой на дорогу. То-то они тогда порадуются, то-то похохочут! Пусть этот злой человек пробороздит своим лицом землю, пусть даже сломает свой велосипед! Пусть! Будет тогда знать, как убивать чужих, бедных, таких хорошеньких кроликов… О том же, что им придется отвечать за свой проступок, эти два сорванца не подумали. А чего тут думать? Они спрячутся по своим домам, закроют наглухо двери, и пусть там хоть кто стучит – ни за что не откроют! Ну а если все же придется открыть – кто заставит их сознаться, что именно они натянули проволоку? Никто не заставит! Они ничего не знают, ничего не видели, ничего не слышали.

Однако, к великому разочарованию юных мстителей, пострадал вовсе не Шмидт, а возвращающаяся со скотного двора Гельбиха. Зная о трагедии с кроликами, она, конечно же, сразу догадалась, чьих это рук дело, велела случайно оказавшемуся дома Генриху срочно размотать и убрать проволоку и никому ни о чем не распространяться.