Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

– Гарный, але не по моему нраву, – небрежно успокоила я ревнивую польку и добавила громче, чтобы бронзовый лодырь услышал: – Знаешь, я терпеть не могу тех хлопаков, которые способны всю работу переложить на другие плечи, а сами в это время бездельничают, дурака валяют.

До Франца, конечно же, дошла моя реплика, и он по-своему отреагировал на нее. Неторопливо, вальяжно перекатившись с живота на спину, он картинно заложил руки за голову, скрестил согнутые ноги в коленях и, покачивая в воздухе грязной пяткой, и подмигнув мне своим охальным серо-зеленым оком, запел во всю мочь что-то наподобие:

Я есть-десь хлопец млодый,
Не мам венсов, не мам броды.
На коня вискочил, востру саблю наточил,
Бенде зе мной пани ра-а-ды.

– Не шуми на него. Hex отдохнет, – миролюбиво сказала Генька и, скабрезно хихикнув, добавила, с обожанием глядя на Франца: – Але вин ночью гарно працуе.

Бронзовый хлопак благосклонно выслушал сей недвусмысленный комплимент в свой адрес и, шумно хлопнув Геньку по заднему месту и подмигнув еще раз мне своим зеленым глазом, снова озорно запел другое, на этот раз уж совсем неприемлемо-нахальное:

Пытала се я вчора певнего доктора,
Чи лепе дать з вечора, чи лепе дать з рана?
– Лепе дать з вечора – бенде добже спалось,
А з ранку се повтожить – бенде поменталось.

Но тут из-за бугра показались разгоряченные лошадиные морды, за ними медленно, словно на киноэкране, выплыло клетчатое Шмидтово кепи, послышалось уже близкое тарахтенье жнейки, и Франц быстренько, в один миг, вскочил, демонстрируя неуемное старание и трудолюбие, принялся сгребать и вязать крепкими руками саженные охапки жита. За что и получил одобрительный панский взгляд и милостивый кивок. Ай да ловкач этот гарный хлопак!

Особых новостей за прошедшую неделю нет. В газетах – прежнее перепевание на все лады храбрости и отваги гитлеровских вояк. Правда, сообщается, что на Ленинградском фронте продолжаются упорные бои, в результате которых советским войскам удалось «незначительно потеснить немецкие соединения».

Получили сегодня письмо от Маргариты, в котором она сообщает, что доехали до места благополучно и что Гренадка теперь всем рассказывает о своей поездке к нам и хвастается перед своими немецкими друзьями, какие у нее бабушка и тетка, и еще «сествуха Нина» (это Нина сказала Гренке, что доводится ей «сеструхой»).

«Недавно услышала во дворе громкие ребячьи крики, – пишет Маргарита, – выглянула в окно и прямо обомлела: несколько пацанов с Гренадой во главе скачут по лужайке на палках – „конях“ и вопят что есть мочи: „Бей фашистов!.. Бей фашистов!..“ Пришлось матерям срочно растащить воинственную детвору по домам. И где они только, – заключает Маргарита, – набрались таких слов?!»

Мама, читая письмо, в испуге качала головой, потом с осуждением взглянула на меня: «Твоя работа?»

Я не стала отпираться: скорей всего, действительно – моя. Мне сразу вспомнилось, как в один из вечеров, когда мама, Сима и Марго вели в кухне какую-то беседу, мы трое – я, Нинка и Гренка – примостились в жаркой тесноте на моей кровати и я вдохновенно рассказывала притихшим девчонкам замечательную, запомнившуюся мне почти наизусть с детских лет, светлую сказку-быль о славном Мальчише-Кибальчише. Только героями в ней в моем изложении были, естественно, не щедрые, храбрые бедняки и жадные, трусливые буржуины, а отважные советские воины, с ними смекалистые юные разведчики-партизаны, и подлые, кровожадные фашисты. Я заметила, что этой обновленной сказкой заслушались тогда даже Мишка с Леонидом, сидевшие молча, не шевелясь, на диване.

Но глубже всех отреагировала на приключения бесстрашного Мальчиша-Кибальчиша и на его героическую смерть Гренада. Дождавшись, когда я умолкла, она с полными слез глазами проворно перелезла через мои и Нинкины ноги и, подхватив брошенный Мишей на стул брючный ремень и тут же преобразовав его в «коня», с гиканьем и с возгласами «Бей фашистов!» принялась скакать вокруг стола.

Вместе с письмом в конверте оказалась Костина фотография – та самая, которую я в первый вечер дала Гренаде, а потом не смогла никак у нее отобрать. Тогда мы сидели вокруг стола в комнате и снова рассматривали захваченные мною второпях из дома фотоснимки. Я показала сидящей рядом Гренке фотографию Кости, что он прислал нам в последнем своем письме из армии.

– Это – твой папа, – сказала я притихшей девчонке. – Правда, какой он у тебя хороший? Ты помнишь его?

– Помню, – уверенно ответила она и, настороженно взяв из моих рук карточку, принялась внимательно рассматривать ее, затем вдруг приложила к своим губам. – Мой папа?!

Я подождала, пока Гренада вдосталь насмотрится на фотографию (и нацелуется с ней), затем предложила ей: