- Давайте я вам помогу! У вас же нога болит! - Лаурон испепелил ее взглядом и пробурчал что-то, непроизносимое в приличных обществах, и пошел к выходу, шатаясь под тяжестью набитой сумки. Силна шарахнулась в сторону, когда Лаурон молча выплыл в дверной проем, и втиснулась в купе. Азот холодно посмотрела на нее и отрезала:
- Он не инвалид, девочка, и не больная лошадь. Иди к своему наставнику, а то его терпение лопнет, - Силна скорчила недовольную гримасу и усмехнулась:
- А я вам не крестьянка, чтобы так со мной говорить. Заметьте, если бы не я с Лефремом, он был бы хуже, чем больная лошадь. Он был бы трупом, - едко закончила девушка, и в ее голосе засквозила гордость. Я несколько испугался вероятности такого исхода и нервно уточнил:
- Что, рана была такая серьезная?
- Более чем. Вообще странно, что вы выжили. Вот когда у Бусинки заражение крови пошло, ее три дня лихорадило, потом рвало кровью, а потом...
- Вы можете оставаться, а я пошла. Меня уже и без вас тошнит, - заявила Азот, широким шагом направляясь к выходу из купе. Я благодарно посмотрел на ее сияющую спину и пошел следом. Хорошо, что Силна не видела моего побледневшего лица. Выходили мы в гробовом молчании, и когда его нарушил звонкий смех, я невольно вздрогнул. В тамбуре горели керосинки, и я пытался привыкнуть к свету, разглядывая Силну. Она куталась в теплую шубку, пряча руки в мохнатые рукавицы. Рыжие кудри, скрученные в высокий хвост, упруго подпрыгивали в такт шагам.
- Что смешного в описании моей гибели? - резко спросил я, останавливаясь. Она прыснула и захохотала еще громче, мотая головой. Меня это изрядно разозлило.
- Так что смешного?..
- Ваша реакция... Ой, я не могу... Вы такой смешной! - меня покоробило. Ненавижу, когда надо мной смеются. Особенно - очаровательная врачевательница с огненными волосами.
- Не вижу ничего смешного, - почему-то резко ответил я, поворачиваясь и направляясь к выходу. Пришлось пройти длинный вагон, освещенный прикрученными керосинками и с бесконечными дверями. У выхода стоял мужчина, одетый в тулуп и странного вида фуражку. При виде меня его лицо скривилось, и он недовольно заявил:
- Вы бы там до утра еще просидели. Давайте-давайте, на выход! - я, не глядя вперед, шагнул вниз, на небольшую лесенку и почувствовал, как тело съежилось от болезненного холода. Я заморожено спустился с лесенки, не в силах вдохнуть воздух, чувствуя, как мороз обжигает кожу под рубахой. За спиной раздался смех, а Азот набросила мне на плечи что-то мохнатое и тяжелое, что при более подробном рассмотрении оказалось шубой. Я осмотрелся. Вокруг было довольно много людей, нагруженных сумками. Мы стояли на очищенной от снега платформе, а над нами высилось большое черное сооружение, похожее на гигантскую гусеницу, в утробе которой что-то недовольно урчало и пыхтело. Снаружи поезд выглядел устрашающе. Не хотел бы я увидеть такую штуку...
- Идем мы или как? - раздраженно подпрыгивая на месте пробурчал Лаурон. Он тоже где-то взял шубу и такую же мохнатую шапку и теперь был похож на выпившего лесника. Или лешего, так было бы вернее. Заострившиеся черты лица, черные круги под глазами и желтоватый цвет кожи вызывали некое отвращение. А в моем случае - жалость. Теперь я знал, что ему угрожает и всю жестокость способа, которым его спасают. Уж лучше умереть... Хотя, не такой смертью. Это было бы слишком страшно... Смерть, пиявка... Что-то я хотел сказать Азот, вернее, предложить. Что-то связанное с этим рядом слов. Но вот что?
Толпа двинулась прочь с платформы, а гусеница запыхтела, ее голова издала жуткий звук, выпустив облако пара, и понеслась прочь, застучали колеса, загудела земля, содрогаясь под массой этой пугающей штуковины. Меня толкнули, и я пошел вслед за всеми.
Холод был поистине страшный. Слюна замерзала во рту, а ресницы покрывались белым инеем. Теперь я понимал, почему у яшинто нет ни ресниц, ни слезных желез: при такой температуре эти приспособления только мешают. Первое время я просто передвигал ногами, прихрамывая, ничего не соображая. Мысли были направлены только на то, как бы вдохнуть поменьше воздуха и согреться. Но со временем становилось проще дышать, и я смог оглядеться и хотя бы понять, куда мы идем. Большинство пассажиров шло в ту же сторону, что и мы. Но чем дальше, тем меньше нас оставалось: кто-то свернул к виднеющимся неподалеку огням, кто-то вообще в другую сторону. Было по-прежнему темно, хотя по всем расчетам пора было бы уже солнцу явиться и начать исполнять свои прямые обязанности. Но оно упорно не хотело к ним приступать, видимо, нежилось где-то в своей небесной постели.