«Искал не злата, не честей»

«Дар интуитивно верного решения», толкуемый Бонавентурой как естественную склонность души к благу – тот универсальный природный инструмент, позволивший Пушкину создавать блистательные поэтические произведения, близкие семантически к интеллектуальной интуиции и художественному чутью; образ платоновской единой парусины, именуемой «Личность», накрывающей многих людей:

Я ехал в дальные края;

Не шумных … … жаждал я,

Искал не злата, не честей

В пыли средь копий и мечей.

«Эмфатический пушкинский штиль» – выразительный, сильный, отличающийся особой эмоциональной светлостью и порой восторженностью, – прикрывает глубокую и безнадежную горечь, свившее свое гнездовье в умах моих современников, когда жизнь сегодня для многих синоним словам «наследники Иуды» и «обманчивая надежда Христа»:

Дух лукавый подоспел,

Душу рыцаря сбирался

Бес тащить уж в свой предел:

Он-де богу не молился,

Оп не ведал-де поста,

Как в недалеком прошлом и сейчас стремится жить и живет человек! Извечный странник, уходящий в туман вечности. Риторический вопрос. Где здесь что-либо о душе, совести, о назначении человека, о его ответственности перед судьбами других?

Преуспеть в личном плане, любой ценой, только для себя, путь. А если он, этот твой путь загораживает пути другим, а то и вовсе лишает их возможности двигаться к мечте и цели…:

Утешься, злой глупец! иметь не будешь ты

Ввек ни любовницы, ни друга.

Нас приучают, из нас выбивают, предлагая выбросить на свалку как рвань, максиму мониста Ларошфука, страстно возбудившую атмосферу Ренессанса, обозначенную мыслителем синкретичным термином Интерес – интерес достигнуть результата личным трудом, интерес личного духа, интерес личного дела…

Нас приучают больше надеяться на извне приходящее – на дары властителей, приспешников у трона, богатых и откормленных.

На инвестиции, да чудеса… подиумов, пюпитров, идолов, мессий… псевдознаменитостей, культорологических «лимонадных джо», политических «карликов» и идеологических «злобных эльфов», «троллингов».

Масштаб блефа поражает, сплетни и инсинуации как плесень по углам разрастаются. Стоим рядом – а чужие. Только оболочки. Душу тешат нимбы…:

Как страшно над тобой забавилась природа,

Когда готовила на свет.

Боишься ты людей, как черного недуга,

О жалкий образец уродливой мечты!

Да, удается вымолить, разжалобить, чтобы некое чудо пролило дождь именно на твое поле – только, ведь, поле другого может засохнуть, при этом… И вроде потенции большие, и вроде слоны, а вот привязаны тонкой бичевой иллюзий и призрачных надежд – а вдруг «Сивка – бурка» или «щука в полынье», или «Сезам» для простака… Топчемся …и мчимся в одном направлении – поесть, поспать, развлечься, размножиться и …умереть.

И незаметно превращаемся в нахохлившую птичку – синичку с серыми крыльями. Только как констатация самого простейшего природного факта – факта существования «животной двуногой особи с желтой бабочкой». (у синиц ярко желтое брюшко).

И видим мы, что обузой становится верность долгу; в вожди лезет каждый бездельник, отставной сельский пономарь – в элиту. А уж фуражку Ленина, шляпу Наполеона и усы Сталина поистерли, накидывая каждый на себе:

Не дай мне бог сойти с ума.

Нет, легче посох и сума;

Нет, легче труд и глад.

Вот такая мораль, сильно разветвленная в обществе, сводит нас вниз, уводит от плодов древа («добродетелей») – к низменным, спрятавшимся корням, тщеславным страстям, рваным джинсам, зековским татуировкам, иностранным словам типа «вау» и заморским названием исконно русских обретений… а другой моралист, противоположный (видится за ним Радищев), Пушкин, требовательный, но без назидательства, возводит, возносит нас вверх, указывает путь к достойным плодам – каковы бы ни были корни…. В древности применялось ключевое убедительное «Одно слово: святость. Этим все сказано»:

Не нужно вам ничьих советов. – Знаньем

Превыше сами вы всего. Мне только

Во всем на вас осталось положиться.

Народный дух, [законы], ход правленья

Постигли вы верней, чем кто б то ни был.

Вот вам наказ: желательно б нам было,

Чтоб от него не [отшатнулись] вы.