Искатель. 1979. Выпуск №3

— Вы в этом уверены? — дипломат ладонью прикрыл лицо, чтобы скрыть смеющиеся глаза.

— Из порта не выходил ни один корабль.

— И все-таки его там нет.

— Не может быть! — горласто и трубно вырвалось у Ватранга.

— Странная у вас уверенность, господин адмирал, — избегая испепеляющего взгляда Ватранга, Дженкинс рассеянно загляделся на итальянские картины.

Ватранг потянулся за табакеркой, жадно втянул ноздрями острую пахучую пыль и едко пошутил:

— Значит, он в другом месте! — чихнул громко, неуважительно — в сторону Дженкинса, в удовольствии блеснул слезой и помял переносицу пальцами. И, теряя самообладание, продолжил, скрытно злобясь. — Это вы, англичане, помогаете ему во всем! Почему продаете Петру свои корабли?

— Продажа — суть дело коммерции, господин адмирал, — с кислой физиономией ответил дипломат. — А политика начинается там, где купленный фрегат идет ко дну… Почему вы до сих пор не перетопили русские корабли?

— Почему?! — швед вскочил и зашелестел по коврам тяжелыми ботфортами. — Потому, что до этого лета у России не было флота! И, во-вторых, до сих пор мы возились с войсками Петра на суше. Вы забыли, мистер Дженкинс… то есть Гаукинс, Нарву!

— И ославились под Полтавой, — бесстрастно ввернул Дженкинс.

Ватранг задохнулся — по щекам пополз бледный разлив.

— Я перетоплю русские галеры! Клянусь священным именем короля! Про Полтаву все забудут!

Дженкинс молодо засмеялся.

— На Руси справедливо говорят — не хвались, идучи на рать! Мысль проста и мудра чрезвычайно, не правда ли?

— На суше — может быть, — с холодной язвительностью отрезал Ватранг. — Но Тацит писал: «Каково начало войны, такова и слава о ней!» — швед явно смаковал ответ. — Положение галерного флота Петра напоминает судьбу зверя, попавшего в яму.

Дверь каюты плавно и широко открылась. В плохо освещенном проеме забелело удлиненное лицо, обрамленное вьющимися волосами. Тускло блеснула широкая пасторская сутана. Сафьяновый носок сапожка медленно и величаво пересек на полу черту света и тени. Пастор величественно приблизился, ослепительно засияла пышная сутана, осветились волосы, разметанные по точеным плечикам. Изумрудные, чуть удлиненные глаза святого отца смотрели отрешенно, поверх голов.

Ватранг встал и деревянно подошел под благословение. Напустив непроницаемый вид, произнес вяло:

— Знакомьтесь, святой отец, — мистер Гаукинс, купец из Манчестера, торгует шерстью.

Дженкинс подхватился и увалисто засеменил навстречу.

— Весьма, весьма приятно, сын мой, — проворковал пастор и, блеснув плотной белизной зубов, протянул для поцелуя узкую холодную ручку.

Англичанин склонился, обволакивая космами парика раззолоченный широкий рукав. Сухими губами коснулся, не целуя, молочной кожи надушенных пальчиков: дрогнувшими ноздрями втянул аромат тончайших французских духов.

Ватранг стоял хмурый — ушел в себя; белые пальцы, перебиравшие по табакерке, мелко подрагивали.

— Дорогой адмирал! — сказал пастор, медленно поворачиваясь к Ватрангу. — Сторожевая лодка выловила в море беглеца с Гангута. Он знает пароль… Видимо, важные вести.

— Я давно их жду. — Ватранг взглядом поблагодарил пастора и тяжело заспешил из каюты.

Неожиданно резво пробежав на цыпочках, Дженкинс плотно прикрыл за адмиралом дверь. Прислушался, так же молодо вернулся и схватил пастора за узкие плечи.

— Мадлен! Вы… вы… у меня нет достойных слов…

Красавица засветилась недоверчивой улыбкой. Она-то прекрасно знала цену искренности своего патрона.

— Ваша школа, дорогой Рой.

— А забавно, черт возьми! — Дженкинс хлопнул себя по бокам. — Мы здесь оба инкогнито.

— Что ж здесь забавного, милорд, — ведь это наши неизменные амплуа?

Проворно сунув пальчики за отворот-рукава сутаны, Мадлен быстро вытащила сложенную бумажку — протянула Дженкинсу.

В каюте зелеными переливами играл утренний свет. Одна за другой срывались и угасали вызревшие за ночь звезды. Отлетающая темнота желтилась редкими огоньками шведских кораблей.

— Я уже в четвертой роли, сэр, — недовольно сказала Мадлен.

— Увы, такова судьба прекрасной Франции… — глаза Дженкинса стали печальными: играл ли, расчувствовался ли всерьез — не понять.

Но в душе он был доволен Мадлен. Вначале через ее посредство удалось сильно натянуть отношения царевича Алексея с отцом. Следующие две роли были довольно серенькими: выполняла в Париже щекотливые поручения английского посланника и путешествовала по Голштинии, собирая сведения об отношениях епископа-регента с Петром. Теперь пронырливая красавица стала протестантским проповедником на кораблях шведской эскадры.

— Ласкаюсь надеждой, — примирительно улыбнулся он, — это поручение будет для вас последним.

— Кто знает? — Красавица села в кресло. От длинных опущенных ресниц на щеки пали резкие полукружья теней.

— Вы стали невнимательны к чужим мнениям, — недовольно заметил Дженкинс.

Мадлен мило и совсем простодушно рассмеялась.

— Послушайте пасторскую речь, с которой я обращусь к русским, как только шведы высадятся на их земле.

Недовольство, досада — все было привычно забрано под маску легкомыслия и веселости.