Искатель, 2018 №9

На сие мог бы Ванька ответить, что ход загажен и захламлен донельзя, так что расчищать его пришлось бы начинать за два дня до бегства, однако промолчал. Все едино Стешку не переговорить…

Кончился Великий пост. Хотя молодцы не очень-то и постились, зато разговелись вместе с добрыми людьми — да так, что три дня и три ночи в какую-то пеструю беспамятную дыру ухнули, а там Ванька опомнился, потянул носом, понял, что лежит не на Стешкипой перине… Глаза его видели мутно, поэтому Ванька вторично принюхался и пошевелил руками-ногами. Слава Богу, не на вонючей соломе развалился и вокруг не лохмотья и не костлявые бока арестантов, а на нем самом нету железа. Ф-фу…

— Очухался маленько, Ванюша? Выпей-ка кваску…

Ванька протер глаза, прищурился — и из мутного облака выплыла перед ним раскрасавица возлюбленная, Дуняша.

— Радость моя неизреченная, королева моя бесценная, где ж ото мы с тобою? — пролепетал он.

— У меня дома. Допился, что и не вспомнишь ничего? Так я расскажу, — пообещала Дуняша и села на постель в ногах у Ваньки, а когда он робко накрыл ладонью ее колено, руку его сбросила не сразу, помешкав — хороший знак! Неужто было все-таки у них?

— Что смотришь, Ванюша? Подурнела? — усмехнулась Дуняша. — Я ведь теперь замужем. Мой Петр меня выкупил, как обещал, и обвенчался со мной. Вместе тут и живем. Петр на службу пошел.

Ванька поднял голову, застонал отболи в затылке и огляделся. Честная бедность глядела на него из всех углов, а писаную Дуняшину красоту освещало тусклое окошко, бычьим пузырем затянутое.

— Как я здесь оказался?

— Сам пришел. Видать, узнал, где живу теперь, спросивши у Филатьева на дворе. Пришел ты уже добре пьяный, с этой вот шкатулкой, и была она, как я приметила, в свежей земле. Ты познакомился с моим мужем, отдал ему шкатулку, постой… — Дуняша легко поднялась, сняла с полки шкатулку с остатком филатьевских драгоценностей, Ванькой собственноручно зарытую под приметной березкой на берегу Яузы, и он увидел, что грязь на ней уже высохла и отпадает серыми комками. — Вот эту. Сказал, что подарок к свадьбе. Петр спросил, не вор ли ты, а ты ответил: «Не вор, не тать, только в ту же стать». И начал пояснять, что вещи не ворованные, а взятые у бывшего нашего с тобой господина, потому что он сам о том попросил…

— А ведь так и было — просил, подлец, — подтвердил Ванька задумчиво.

— Петр мой угостил тебя водкой, и вы подружились. Потом ты захотел угостить нас, пошарил по карманам и ушел, обещавши вернуться вскоре. Пришел со штофом и кулем дорогих закусок и объяснил, что денег добыл, пошевелившись в доме у шорника.

— Про шорника припоминаю, — кивнул Ванька. Никакого шорника он не помнил.

— Петр на тебя обиделся (он-де государевой конной гвардии вахмистр, а не босота какая) и не захотел с тобой пить, но я вас, пьяненьких, помирила. А потом Петр попросил меня постелить тебе здесь, в светлице, на скамье. Принес тебя сюда, стащил с тебя сапоги и уложил спать. А сам на службу пошел.

— На службу?

— Он у меня богатырь, — зарделась Дуняша. — Как Илья Муромец, чару в полтора ведра мог бы испить. А ты забери шкатулку, Ванюша, ведь ты ее по пьянке подарил.

— Не обижай меня, пьяный я тот же, что и трезвый — без разницы. Это твое, ты эти цацки в неволе заработала. А я, что ж… Обещал озолотить, так хоть так — подарком на свадьбу… Скажи мне, когда твой Петр со службы своей вернется, в смысле — не пора ли мне исчезать?

— Он был уже, обедал. Теперь под вечер совсем придет.

— И скажи-ка, Дуняша, — опустил Ванька глаза, — я к тебе давеча не приставал?

— Ты, мой сладенький? Да ты у нас настоящий кавалер — ни словечком не дал понять, что у нас с тобой была любовь! Рассказал Петру, как я тебя заместо медведя прикармливала и как тебе удалось нашего господина наказать. И все. А пришел со свадьбой поздравить и поблагодарить за то, что от голодной смерти тебя спасла.

— А ежели теперь начал бы тебя снова, как тогда на сеннике, обхаживать, что бы теперь?.. — И не договорил, потому что над ним уже склонялось сияющее добротой и любовью прекрасное лицо Дуняши, и он побоялся спугнуть ее, дыхнув перегаром.

— А что ж теперь? — вздохнула она. — Теперь я бочка с затычкой, баба глупая, беременная (не разглядел, Ванюша?), толстая — что ж теперь ко мне приставать…

Теперь и ей мало оказалось поцелуев и детских ласк, теперь Дуняша сама прошептала об этом ему, вместе они сняли постель со скамьи и переложили на чисто выметенный пол. С лубочной картинки на стене птица Феникс желто-фиолетовым глазом наблюдала за ними, птица Феникс, инакословие грешной человеческой страсти, в огне своем сгорающей дотла и вновь восстающей из пепла. Птица ли сия своим гортанным криком остерегла их, день ли, что мгновенно померк за окошком, или далекие голландские куранты на Спасской башне, пробившие шесть раз?