Искатель утраченного тысячелетия

Итак, я отправляюсь лечить «беглого человека» по имени Ржевусский. Так назвал его доктор Ги де Лорен. Но я убежден: «беглый человек» — это Феликс Рамо.

Кто заказывает музыку, тот и платит

Порт Кайенна. Борт шхуны «Лютеция»

2 ноября

Дневник Веригина

На следующее утро я пришел к Ги де Лорену. Попрощаться перед отплытием.

— Что это у вас? — спросил доктор. — Альбом? Зачем вы, отправляясь в Гвиану, вздумали везти с собой этот альбом? Что вы будете с ним делать? Уж не думаете ли вы тащить его с собой, чтобы развлечь больного Ржевусского портретами своих родственников?

Мне надо было сказать: «Я догадался, кого вы скрываете под именем Ржевусского. Это и есть Рамо. Альбом этот принадлежит ему». Но я ничего не сказал. Я просто открыл альбом. Повернул ключик. Зазвучала «Марсельеза».

— Занятно! — одобрительно заметил доктор. — В Париже у меня… Впрочем, это неважно. Так вот: все же оставьте-ка эту вещь здесь.

Ги де Лорен взял альбом. Стал его листать.

— Занятно! — повторил он. — Смотрите-ка! Рисунок… кораллы, медузы… и даже радиолярии. Добрый урок художникам и архитекторам. А как ловко сделан ключик! А! Смотрите-ка, коллега Веригин.

— Согласен, ключик хорош, — ответил я. — Но мне от того не легче.

Доктор удивленно поднял глаза от альбома:

— А что вам, собственно, в жизни нужно, кроме целительных трав, ради которых вы притащились в Гвиану?

— Мне нужен ключ…

— Может быть, этот? — сказал весело Лорен, вертя перед моими глазами ключик от альбома.

— …отмычка к тайне тысячелетней жизни человека, к непреходящей юности, — вот что мне нужно, — не сдержался я.

Лорен поднял брови. Он пристально глядел мне в глаза.

— Занятный же вы человек, мосье Веригин. И давно вы занимаетесь этакой… затеей? Или это игра слов?

— Нет! Тут не игра! Вам, конечно, известно, что одноклеточное существо не знает трупа.

— Да. Оно не гибнет: оно делится себе и делится.

— И, начав с одной клетки, природа создала многоклеточное существо — змею… птицу… человека…

— Допустим.

— Ну вот. И природа, умножая одну клетку в миллиарды раз, где-то нарочно допустила ошибку, припрятала какую-то деталь. Так появилась у человека короткая жизнь. И за нею — смерть. А мне кажется, я нашел подсказ, как вернуть человеку это утерянное тысячелетие.

Ги де Лорен внимательно меня слушал. Альбом играл «Марсельезу».

— Жить тысячи и тысячи лет. Быть бессмертным… Но бессмертие существует. Разве не бессмертны Гомер, Гете, Рафаэль? А ваш Пушкин? Для всего человечества они, конечно, бессмертны. «А для себя?» — спросите вы. По насыщенности своей творческой души, своей фантазии, по напряженности мысли — каждый из них еще при своей жизни, как бы она ни была коротка, прожил в десять, двадцать… сто раз больше, чем простой смертный, дотянувший даже до ста лет. Вот вам другое умножение. Другая арифметика. — Выражение лица тюремного врача стало напряженным. Он в упор глядел на какую-то точку. — Я живу один в этом доме, но на крыльях воображения я облетаю все моря и континенты. За один час я испытываю столько радостей… страданий, сколько Гарпагон, владелец одной страсти — скупости, пережил за семьдесят лет. Вот вам, мосье Веригин, моя арифметика бессмертия.

— Довольно! — вскричал я. — Вы врач, натуралист, а рассуждаете, как метафизик. Ведь я совсем не о том, Я мыслю конкретно. Речь идет о реальных годах. Календарных. Рафаэль… Моцарт!.. Да они и до пятидесяти лет по дожили! А им да и каждому человеку надо бы жить действительные, календарные тысячелетия. Понимаете? Тысячелетия…

Доктор Лорен постучал согнутым пальцем с большим перстнем по альбому:

— Эти, что ли, простейшие научат меня, как стать бессмертным? Скажу просто: не хочу быть амебой. Хочу быть самим собой. За мою многоклеточность, за радость жизни природа взыскала с меня тысячу лет. И правильно сделала. Смерть — неотъемлемая принадлежность жизни. Должен же я расплатиться за радость мышления и страданий, за радость творчества, за ощущение величия всего своего многогранного существования.

— «За все, за все тебя благодарю я», как написал наш любимый поэт Лермонтов, — съязвил я.

— Нет! За все плачу сполна. Кто заказывает музыку. тот и платит. И все тут! — Доктор шумно захлопнул альбом.

— Хорошо! Не будем говорить о простейших. Не будем говорить о бессмертии. А лишь о тысячелетии, да, да! Почему деревья могут жить триста, четыреста и даже тысячу лет? Секвойя умирает только от бурь и болезней, а старения не знает. История науки свидетельствует, что если природа что-то «умеет», то рано или поздно этому научится и человек. Я, смертный человек, выхожу один на один на борьбу с природой, чтобы вернуть утерянное тысячелетие. Я не верю, что нельзя взять у наших друзей — растений, отдающих нам всю свою плоть, еще и этот последний дар.

Доктор иронически посмотрел на меня:

— И вы знаете как?

Я молчал.

Доктор весело расхохотался: